Может, ее не было три года, но она тут родилась и росла. Она дочь Запада. Никто не проедет мимо женщины, которая просит помощи на пустынной дороге.
Пикап затормозил, и Элис подумала, что никогда не видела ничего красивее этого ржавого синего форда с подставкой для ружья, брезентовой койкой и стикером «ИСТИННЫЙ ПАТРИОТ» на ветровом стекле.
Когда водитель наклонился и опустил стекло, она чуть не прослезилась.
– Похоже, тебе требуется помощь.
– Я бы не отказалась немного подъехать. – Она быстро улыбнулась ему и смерила оценивающим взглядом. Ей нужно было ехать, но она не дурочка.
На водителе был овечий полушубок, не очень новый, а на коротких темных волосах коричневая шляпа.
Симпатичный, подумала Элис (это всегда ей помогало). Старше ее – ему где-то сорок. Его глаза, тоже темные, смотрели довольно дружелюбно.
Она услышала ровные ритмы музыки в стиле кантри.
– Ты далеко собралась? – спросил он, растягивая слова, как говорят в западной Монтане, и это тоже звучало как музыка.
– До ранчо Бодинов. Это всего…
– Да знаю я это место. Как раз мимо еду. Забирайся в кабину.
– Вот спасибо. Спасибо. Я невероятно благодарна. – Она скинула рюкзачок и втащила его за собой, когда вскарабкалась в кабину.
– У тебя тачка сломалась? Но я не видел ничего на дороге.
– Нет. – Она поставила рюкзак в ногах и почти онемела от облегчения и тепла, исходившего от печки. – Я еду из Миссулы, меня подвезли, но в шести милях отсюда свернули в сторону.
– И ты шла шесть миль?
Элис блаженно закрыла глаза, когда стали оттаивать ледышки, в которые превратились ее пальцы на ногах.
– Твоя машина первая за два часа. Не думала, что придется идти пешком, и очень рада, что ты меня подвезешь.
– Долгая дорога для такой малышки, как ты. Уже темнеет.
– Я знаю. Мне повезло, что ты проезжал мимо.
– Тебе повезло, – повторил он.
Она не видела его кулака. Это произошло слишком быстро и совершенно неожиданно. Ее лицо, казалось, взорвалось от удара. Глаза закатились, она потеряла сознание.
Второго удара она не почувствовала.
Радуясь возможности, которая сама упала ему в руки, он торопливо вытащил бесчувственное тело из кабины и положил в кузов под брезент.
Он связал ей руки, ноги, заткнул рот кляпом. Потом набросил на нее старое одеяло.
Он не хотел, чтобы она замерзла до смерти по дороге до дома.
Ехать им было еще далеко.
Глава первая
Наши дни
Расцвел рассвет, прекрасный, как роза, и окрасил нежными оттенками оранжевого снежные вершины гор. Затрубил лось в утреннем тумане, тревожно прокукарекал петух.
Наслаждаясь последними глоточками кофе, Бодин Лонгбоу стояла в дверях кухни и слушала звуки начинавшегося ноябрьского дня. Как всегда, день обещал быть идеальным во всех отношениях.
Единственное, что могло бы сделать его еще лучше, – дополнительный, двадцать пятый час в сутках. О нем она мечтала с самого детства и даже написала в своем дневнике, что могла бы сделать, если бы сутки были больше на шестьдесят минут.
Но поскольку не в ее власти было изменить вращение земли, она приспособилась к такому несовершенству и редко спала дольше половины шестого. Когда полностью рассвело, она уже закончила свои утренние дела: приняла душ, причесалась, оделась, проверила электронную почту, эсэмэски, съела йогурт, пытаясь убедить себя, что ей нравится йогурт с гранолой, хоть она любила гранолу не больше йогурта. На все это потребовалось ровно шестьдесят минут. Завтракая, она просмотрела на экране телефона список намеченных дел.
Последнее необязательно, поскольку все уже было у Бодин в голове, но она считала, что так будет правильнее.
И вот, разделавшись с предрассветным отрезком дня, она позволила себе отдохнуть несколько минут и насладиться утренним кофе латте – двойной эспрессо, цельное молоко и чуточка карамели, – пообещав своему внутреннему критику, что отработает лишние калории.
Скоро предстоят другие хозяйственные дела, вернутся отец и братья, проверив скотину и распределив задания между работниками. Бодин знала, что вот-вот на кухне появится мать и весело приготовит завтрак, такой, какой принято готовить на ранчо Монтаны, ведь у Клементины сегодня выходной. Накормив троих мужчин, Морин наведет порядок и уедет в «Бодин резорт», где она занималась продажами.
Морин Бодин Лонгбоу всегда восхищала дочь.
Бодин была уверена, что ее мать совершенно не мечтает о лишнем часе в сутках; он был ей не нужен, она и так все успевала – была идеальной женой и хозяйкой, помогала вести дела на ранчо и в гостиничном комплексе, при этом продолжая в полной мере наслаждаться жизнью.
Не успела Бодин это подумать, как на кухню впорхнула Морин. Короткие каштановые волосы обрамляли ее свежее, как роза, лицо. Живые зеленые глаза улыбались Бодин.
– Доброе утро, детка.
– Доброе утро. Ты выглядишь роскошно.
Морин провела ладонью по узким бедрам и короткому, цвета лесной зелени, платью.
– Сегодня у меня множество встреч. Я должна произвести впечатление.
Она отодвинула старую амбарную дверь, ведущую в кладовую, и сняла с крючка белый фартук, какие бывают у мясников.
Это чтобы жир от жарящегося бекона не брызнул на красивое платье, подумала Бодин.
– Сделай мне латте, ладно? – попросила Морин, повязывая фартук. – У тебя он получается очень вкусный.
– Конечно. Сегодня утром я встречаюсь с Джесси, – сообщила Бодин, имея в виду менеджера по корпоративным мероприятиям Джессику Баазов, которую взяла на работу три месяца назад. – По поводу свадьбы Линды-Сью Джексон. Линда-Сью приедет в десять.
– Хм… По словам папы, Рой Джексон стонет и рыдает, что свадьба дочки его разорит, но я точно знаю: мать Линды-Сью полна решимости сделать все, что положено, и даже сверх того. Если бы могла, она отправила бы дочку к алтарю под хор ангелов небесных.
Бодин тщательно вскипятила молоко для латте.
– За разумную цену Джесси, пожалуй, смогла бы предоставить им и такую услугу.
– Она совсем неплохо работает, правда? – Выставив под огромной сковородой восьмерку, Морин стала жарить бекон. – Эта девчонка мне нравится.
– Тебе все нравятся. – Бодин протянула матери латте.
– Просто так жить веселее. В любом человеке можно найти что-нибудь хорошее, если хорошенько поискать.
– И в Адольфе Гитлере? – спросила Бодин.
– Ну, зато он провел для всего человечества на песке черту, пересекать которую больше не станет никто. И это хорошо.
– Ма, ты уникальная. – Бодин наклонилась с высоты своего роста – еще в двенадцать лет она оставила внизу метр шестьдесят два матери и выросла до метра семидесяти восьми – и поцеловала Морин в щеку. – Давай я помогу тебе накрыть на стол. У меня еще есть время.
– Ой, доченька, тебе и самой надо позавтракать.
– Я уже съела йогурт.
– Ты ведь его ненавидишь.
– Я ненавижу его, когда ем, а так ничего.
Морин вздохнула, вынула бекон, чтобы слить жир, и снова положила его на сковородку.
– Клянусь, иногда мне кажется, ты сама себя лучше воспитываешь, чем это делала я.
– Ты лучшая в мире мама, – возразила Бодин, доставая из шкафчика стопку тарелок.
Она услышала шум за секунду до того, как открылась дверь. Вошли мужчины и парочка собак.
– Вытирайте ноги.
– О, сейчас, Рин, не думай, мы не забыли. – Сэм Лонгбоу снял шляпу – за столом у Морин никто не завтракал в шляпе.
Он выпрямился – высокий, длинноногий, мужественный темноволосый красавец с серебром, пробивающимся на висках, от уголков его карих, глубоко посаженных глаз разбегались морщинки.
Слева у Сэма был кривоватый резцовый зуб, но Бодин считала, что он добавляет отцовской улыбке шарма.
Чейз, старше Бодин на два года, повесил на рожок шляпу скотовода и стянул грубую куртку. Рост и крепкие кости он унаследовал от отца, как все братья Лонгбоу, но черты лица и цвет волос были от матери.