Я встаю очень рано.
2. Я становлюсь палеонтологом
Солнечный луч, проникший через окно, не прикрытое ставней, разбудил меня. Я бросился к окну и широко раскрыл его навстречу рождающемуся дню.
Дом был окружен лесом из платанов и вязов и находился в четырехстах метрах от опушки. Прямо перед ним вырубленные деревья открывали широкую покатую просеку, которая, постепенно расширяясь, переходила в луга. Налево, под косогором, виднелись красные крыши бедной деревушки, а дальше, насколько хватал глаз, расстилалась нежно-зеленая равнина.
Гамбертен уже встал. Проходя мимо его комнаты, я увидел в полуоткрытую дверь огромное окно, как-то не соответствовавшее этой старой постройке. Заметил я также стол, заваленный книгами и бумагами.
Дом казался необитаемым. Я встретил только старую ворчливую служанку жену Дидима, как выяснилось потом - и узнал от нее, что "м-сье работает". Я отправился гулять.
Дом был похож на полуразвалившиеся казармы. В трещинах камней росла трава. Позади строений я увидел остатки аллей. По изяществу рисунка дорожек и группам деревьев можно было представить себе былое великолепие парка.
По обеим сторонам дома, фасадом к лесу, стояли два длинных здания, по-видимому, амбары. Одно из них было до половины надстроено, наверху виднелись окна, а окна нижнего этажа были заложены камнями. Другое здание примыкало к постройкам бывшей фермы. Стены всех этих домов плотно обросли лишайником. Посреди двора находился бассейн с зеленой стоячей водой.
Кругом была невозмутимая тишина. Только в конюшне, построенной на тридцать лошадей, гулко отдавались шаги ее единственного обитателя, привезшего меня накануне со станции. Уныло поджав уши, конь ходил взад и вперед, словно призрак былого.
Я прошелся по лесу, который оказался не так густ, как я думал, глядя на него издали. Кое-где виднелись остатки разрушенной ограды. Все это имело очень печальный вид. Я вышел в поле.
Там все было полно жизни, везде кипела работа. Вместе со свежим ветерком доносился стук наковальни, пение крестьян, мычание коров. Луга кишели маленькими светлыми пятнышками - это бродили стада прожорливых свиней.
Я гулял, пока не услышал рычание Тома, приглашавшего меня вернуться.
Мы направились вместе к запущенной постройке, над главным входом в которую среди полустертых украшений можно было разобрать слово "Оранжерея". Оранжерея оказалась музеем. Здание освещалось через крышу. Вдоль левой стены его стояли гигантские скелеты невероятного вида. У другой стены также выстроились костяки четвероногих и двуногих, не такие огромные, но такие же нелепые. В стены были вмазаны обломки камней неправильной формы с отпечатками каких-то странных растений. Всюду валялись выбеленные и занумерованные кости.
Гамбертен в рабочей блузе стоял, прислонившись спиной к станку - как мне показалось, слесарному.
Я смотрел на него с любопытством.
- Объясните-ка мне все это, - сказал я наконец. - Вот этот, например. Его позвоночник мог бы служить шпицем для собора. Что это такое?
- Это, - с торжеством ответил Гамбертен, - это атлантозавр.
- Но какой же он длины?
- Тридцать метров двадцать два сантиметра. Мои предки хорошо сделали, построив эту длинную оранжерею, а еще лучше сделали фермеры, надстроив ее для сеновала.
- А вот этот, с маленькой головкой?
- Бронтозавр.
Я был подавлен. Названия внушали мне почтение.
- Вот два алозавра, вот мегалозавр, а рядом с ним - видите, сборка его еще не закончена, нет передних лап, - это...
- Тоже мегалозавр? - сказал я, не подумав.
- Да нет же, это игуанодон. Если бы черепа не были так высоко, вы увидели бы, какая громадная разница между ними.
- Неужели вы сами восстанавливаете эти скелеты? - удивился я.
- Да, мы с садовником.