– Может, лучше пешком?
– С ума сошёл? А кто еду и воду нести будет? Да и видел ли ты, чтоб кто-то бродил по пустыне пешим? Нас же схватят на следующий же день.
Это было правдой. Аскольд ни разу не слышал про людей, пересекающих это песчаное море на своих двоих. Именно поэтому в Макази нет скота – таким образом рабы лишаются даже призрачного шанса убраться подальше от карьера, воронка которого так похожа на гигантскую пасть подземного монстра.
Но на самом деле неумение ездить на верблюде волновало Аскольда не слишком сильно. Он был уверен, как-нибудь да управится, тут главное начать. Гораздо больше тревожила та часть плана, обсуждения которой они старались избегать. Убийство Вакати. Ясина предложила было просто связать правителя, но это никуда не годилось. Если бы даже им чудом удалось скрыться от преследования, дальнейшая жизнь в посёлке ничем бы не изменилась. Или стала ещё невыносимее. Но Аскольд поклялся себе, что дарует свободу всем жителям Макази. Для этого нужна смерть Вакати. И тогда люди смогут решить, как им поступить дальше: вернуться в родные края или остаться, но жить свободно. Аскольд подозревал, что актуальными станут оба варианта, ведь не всем есть куда возвращаться, многие родились здесь и не знают другой родины, кроме карьера.
– О чём задумался? – спросила Яснина и положила голову Аскольду на плечо. Ночь перевалила за середину, земля остыла, и стало холодно. Даже ночные насекомые поутихли. На пустыню пуховым одеялом опустилась тишина.
– Что если я не справлюсь с Вакати? – задумчиво произнёс Аскольд.
– Ты боишься?
Он покачал головой:
– Нет. Умереть – нет. Я боюсь за тебя. И за людей. Если наш план провалится, будет плохо всем.
– Хуже, чем сейчас? – в её голосе послышалась злость, – Ты считаешь это жизнью? Вечное рабство. Пресмыкание…
– Подумай вот о чём. Ты здесь живёшь всего-ничего. Родилась и выросла свободной. Но многие из них, – он указал в темноту, но девушка вряд ли увидела его жест, – родились рабами. Конечно, им не нравится такое положение вещей. Но готовы ли они рискнуть жизнью ради того, чего никогда не видели?
Ясина промолчала.
6
Сердце ухало с такой силой, что содрогалось всё тело. Аскольд надеялся, что бесконечно это продолжаться не может и в назначенный день всё пройдёт само собой. Но нет, последний день догорал апельсиновым закатом (с востока наползала ночь, та самая, которую Аскольд с Ясиной задумали как последнюю для Вакати), а сердце продолжало колотиться попавшей в ловушку пичугой. Аскольд начал сомневаться в успехе замысла. Что если Вакати проснётся? Ясина обещала, что правитель будет спать, как сурок, но повернуться может по всякому, верно? И дрогнувшая рука может не удержать ятаган. И тогда правитель разделается с заговорщиками – девушке просто свернёт шею, Аскольда же изрубит одним из топоров, целая коллекция которых, со слов Ясины, висит на стене шатра. Аскольд затряс головой, стараясь отогнать мрачные мысли, от которых до паники – один мелкий шажок.
Солнце улеглось на горизонт и через минуту растаяло, как кусок масла на сковородке, оставив после себя лиловое свечение, с каждым мгновением угасающее. Макази ещё шумел, но то был шум подготовки ко сну. Уставшие рабы, весь день гнувшие спины в карьере, не тратили время даром, потому что сон – единственное доступное удовольствие. Аскольд с грустной улыбкой подумал о том, что, возможно, уже завтра жизнь этих людей изменится, и они смогут жертвовать сном в пользу других развлечений. Ощущение важности момента, когда на кону благополучие всего Макази, захватывало дух. Но возможность провала действовала на разум намного сильнее.
Много раз Аскольд видел, как наказывают рабов. Большинство из них побои сносило стойко, неплохо держались даже женщины. А вот приговорённые к смерти менялись до неузнаваемости – только что терпевший избиение едва ли не с улыбкой, начинал плакать, умолять о пощаде. И тут же в памяти всплывал случай из далёкого детства, задолго до налёта степняков, уничтоживших деревню. Один из мужчин, дальний родственник Аскольда, был уличён в блуде. Гулящую женщину выпороли на глазах у всей деревни, а для любовника её муж потребовал смерти. Вожди посовещались и решили: так тому и быть, ведь этот негодяй был не раз замечен и в других поступках, насылающих гнев богов. Несчастного привязали к двум коровам (так унизительнее, потому что лошади – животные благородные), щёлкнул кнут. Юный Аскольд стоял совсем рядом, хотя мать пыталась закрыть его подолом длинной юбки, и видел казнь в деталях. Тот, кому через мгновения предстояло отправиться к праотцам, только плюнул в сторону рогоносца и весело заржал. Возможно, именно это смех так подействовал на Аскольда, что память пронесла этот эпизод из детства через годы невероятных трудностей, выпавших на его долю. Приговорённый продолжал закатываться со смеху, даже когда на груди лопнула кожа, а кости захрустели, как река во время ледохода.
Оскаленная в ухмылке голова мертвеца долго волочилась по пыльной площади, пока корова, которой выпал жребий тащить именно эту часть тела, не остановилась у одного из домов. Но ещё дольше эта ухмылка стояла в глазах Аскольда, на мгновние растворяясь, но оживая вновь во время каждой новой казни. Аскольд молил богов, чтобы в случае неудачного исхода сегодняшнего заговора он сумел выдержать любые пытки и не дрогнуть перед страхом смерти. Потому что люди его племени встречают смерть презрительным смехом.
Синева затянула небо, и одна за другой начали зажигаться звёзды. Каждая звезда, помнил Аскольд, это душа предка. Не исключено, и ему сегодня уготовано присоединиться к этому сверкающему хороводу.
Наверное, он всё-таки уснул, потому что шёпот Ясины заставил вздрогнуть.
– Пора. Он спит, – прошелестело из темноты.
Аскольд глубоко вдохнул, отлепился от стены, возле которой сидел в ожидании сигнала. Вскочил и скривился, как от зубной боли, когда ятаган звякнул о камень.
– Кто здесь? – раздалось справа. Голос принадлежал Тагизу.
– Тагиз, это Аскольд. Не спишь? – Аскольд постарался напустить в голос строгости. Пусть стражник думает, что главный пришёл с проверкой.
– Нет, как можно! – испугался тот.
– Смотри мне. Ладно, иди. Да повнимательнее там!
Шаги Тагиза стихли.
Аскольд на всякий случай прислушался и только после этого юркнул в открытую Ясиной калитку.
Внутри царил полумрак – единственная восковая свеча мало что могла против впечатляющего пространства шатра. Отблески робкого огонька играли в чёрных волосах второй наложницы. Она сидела неподвижно: голова лежит на руках, волосы веером разметались по столу.
Аскольд сделал вопросительный жест.
Ясина ответила тоже жестом, который Аскольд расшифровал как «не обращай внимания, она нас не потревожит». Аскольд сжимал рукоять ятагана с такой силой, что будь она не из рога, а из дерева, из неё непременно полился бы сок. В темноте можно было разглядеть контуры кровати, на которой уместилось бы половина Макази. Изначально Аскольд планировал рубануть наугад ближе к изголовью, но теперь планы приходилось перекраивать – нужно хорошо приглядеться, потому что спящий Вакати мог оказаться в любой части этого исполинского ложа.
Но Вакати не спал. Не похоже, что он ожидал нападения, но всё же не спал.
– Кто здесь? – раздался до невероятного знакомый голос. И тут же до Аскольда донёсся металлический щелчок. С таким щелчком захлопывается забрало шлема.
Аскольд не ответил. Зато услышал, как вскрикнула от испуга Ясина. Размышлять было некогда. Он кинулся на голос, рука сама взлетела вверх, занося клинок. Вакати выдал блеск шлема, отразившего свет свечи. Аскольд нанёс удар. Металл лязгнул о металл, и рукоять ятагана каким-то чудом не вылетела из пальцев. В бок кольнуло, но не слишком сильно. Аскольд сместился в сторону, рубанул сбоку. Ещё до того, как услышал сдавленный крик, понял – удар достиг цели. Лезвие с хлопком рассекло плоть и глухо стукнуло в кость. Не мешкая, Аскольд нанёс несколько ударов не целясь и быстро отскочил на освещённое пространство.