Заседание «круглого стола» было назначено на одиннадцать часов, но уже в девять от Дома журналистов в разные концы города разъехалось несколько автомашин. За учеными.
Своей известностью Кыш обязан Василию Величко. Их обоих доставили с заснеженных вершин Памира в Ашхабад, а оттуда – в сопровождении медработника – в Москву. Величко сняли с трапа самолета в состоянии острого алкогольного психоза и направили в специализированную лечебницу. А Кыша поселили в квартире Величко, уговорив его жену Наталью потерпеть необычного гостя несколько дней, «до решения вопроса».
В воскресенье Наталья проснулась рано и направилась на кухню, где на полу стелила Кышу. Здесь-то она и обнаружила исчезновение странного, впрочем, безобидного квартиранта, который за два дня сдружился с детьми и хитрым вороном. Птица, которую привез из Сибири Василий Петрович, ставшая почти членом семьи, непостижимым образом льнула к Кышу, даже клевала с его рук. А вот кошка Мурка, чувствовавшая себя в квартире полноправной хозяйкой, с появлением нового жильца забилась под диван в гостиной и отказывалась от пищи…
Прибывший за Кышем журналист был как громом поражен, узнав, что тот исчез. Связавшись по телефону с товарищами из оргкомитета, он сообщил о случившемся. На поиски гуманоида отрядили три машины, благо исчез он недавно, да и внешность его приметна. Если журналист кого-то ищет, будьте уверены, справится с заданием быстрее любой милиции.
В 8.45 в квартиру старшего научного сотрудника академического Института социологии Сосновского позвонили. Дверь открыл хозяин и вопросительно посмотрел на двух молодых парней.
– Мы из оргкомитета симпозиума по проблеме снежного человека, – бодро отрекомендовался старший. – За вами прислали машину.
– Очень любезно с вашей стороны, – с деланой улыбкой отозвался Сосновский, – но я не могу принять участие в симпозиуме. Я, знаете ли… простужен.
– Профессор А. тоже нездоров, однако он принял приглашение, – соврал тот, что помладше. – Речь идет об официальном мероприятии, руководство вашего института извещено, вы в списке участников.
Сосновский сдался. Он надел свежую рубашку, галстук и сказал жене, что уезжает на конференцию. Растерянный вид мужа и его неожиданный уход в воскресное утро в сопровождении двух незнакомцев не на шутку встревожили женщину. Поразмыслив немного, она позвонила в милицию.
Также взяли психолога Слуцкого (Академия педагогических наук) и врача Горелова (Институт физиологии детей и подростков). А вот с сотрудником Института антропологии Наумовым пришлось повозиться. Здесь журналисты, надо признать, переборщили.
Вчера супруги Наумовы засиделись в гостях, домой вернулись за полночь. Когда в начале десятого утра Лариса Николаевна хлопотала на кухне, а Владимир Федорович собирался в ближайший ларек за свежими булочками, в дверь позвонили. «В воскресенье почту не приносят», – подумала Лариса Николаевна и стала прислушиваться к доносившимся из передней голосам.
– …не поеду, я не готовился.
– …ваше мнение… и без доклада…
– …нет и нет… разговор окончен.
– …поедете, это неуважение…
– …вы не имеете права…
– …а вы имеете… уклоняться…
– Я вызову милицию! – фальцетом вскричал Владимир Федорович.
Лариса Николаевна поняла: необходимо ее вмешательство. Она запахнула халат и решительно шагнула в коридор. Там взору женщины предстала безобразная сцена: муж вцепился в ручку входной двери, а двое незнакомцев пытались выволочь его на лестничную клетку. Лариса Николаевна бросилась на помощь мужу, но незнакомцы грубо потащили Владимира Федоровича к лифту.
Из восьми приглашенных ученых удалось взять четырех. Шел двенадцатый час, Дом журналистов гудел как потревоженный улей. Центральный вход осаждала толпа страждущих попасть на заседание. В то время как журналисты колесили по Москве в поисках гуманоида, сотрудники угрозыска разыскивали похищенных ученых.
В 11.15 на столе капитана милиции Соколова зазвонил телефон.
На проводе был дежурный по городу:
– Вы докладывали о задержанном по фамилии Ким. Или Кым?
– Так точно, товарищ майор! Кыш.
– Ну, Кыш. Его нужно немедленно препроводить в Центральный дом журналистов.
А еще через несколько минут Соколов принял телефонограмму от дежурного врача 67-й городской больницы: исчез пациент.
– Острижен наголо? Та-ак… Бородка? Та-ак. А он случайно не из ученых?
Положив трубку, капитан подумал, что такого беспокойного воскресного дежурства у него еще не было.
3. «Пора, брат, пора…»
Путешествуя воздухом, я всегда жду, когда самолет поднимется над облаками, мне нравится смотреть на небо «сверху». Пролетая над густой облачностью, воображаю, будто мчусь на аэросанях по бескрайней снежной пустыне. Или мысленно облекаю облака в законченные формы – тела мифических животных, лики святых, а то и целые баталии из античных сюжетов. Вот и сейчас мой взгляд остановился на «крылатом» облаке. Из нижней части выступают два мохнатых отростка – «ноги», а сверху нечто вытянутое – «шея». В воображении проступал контур большой птицы. Орел с распростертыми крыльями, вцепившийся когтями в камень.
Я почувствовал сопричастность к пушкинскому узнику и к этой гордой птице, которая, «со мною задумав одно», тоже стремится «туда»…
Самолет шел на посадку. Он зарылся в облачность, и «орел» исчез. Железную махину трясло, она переваливалась с боку на бок, отчего пропадала земля то справа, то слева. Временами казалось, что мотор захлебывается, и тогда становилось жутковато. Наконец облачность прорвало, и под крылом самолета открылась Вена.
Я проснулся ночью, проснулся от знакомого голоса: «Любимый, не спи…». Приснилось.
…Самолет на Вену отправлялся в четырнадцать часов, но мы прибыли в аэропорт Шереметьево утром, чтобы занять очередь на таможенный досмотр ручной клади. Основной багаж, прошедший досмотр три дня назад, отправится в Италию железной дорогой, потом через океан – в Америку.
Здание аэропорта запружено людьми, улетающими и провожающими, и работниками разных служб. Уединиться негде. Заняв очередь, мы вышли к стоянке такси.
Мотель «Союз» находился в нескольких километрах от аэропорта. У входа в ресторан нас встретил швейцар. Наметанным глазом он оценил ранних посетителей и сделал приглашающий жест.
– В двенадцать нужно такси, – бросил я.
– Будет сделано, – услужливо ответил швейцар. – Отдыхайте.
В это серое будничное утро ресторан был почти пуст, два официанта неторопливо обходили столы, меняли скатерти. Мы заказали по бокалу белого вина, курили и мало разговаривали. Да и о чем говорить, и так ясно: я улетаю, она остается.
Последние дни мы только и обсуждали, как преодолеть преграды, стоящие на пути к нашему воссоединению. И каждый раз оказывалось, что что-то не учли, забыли. Сейчас же разговор не клеился. Если бы мысли обрели видимость, то между нашими головами вспыхнул бы серо-пепельный мост, как дымок от не желающих возгореться осенних листьев. И если бы пытливый физиолог погрузил руку в это пси-поле, то почувствовал бы острые электрические покалывания.
– Ты меня не забудешь? – снова и снова спрашивал я, заглядывая в глаза Марины.
Обычно она морщилась в ответ: «Ты только пиши чаще». Сейчас же грустно улыбнулась и покачала головой:
– Вот ты говоришь, а сам первый забудешь. – Потом, спохватившись, принялась торопливо что-то искать в сумочке. Достала замысловатый брелок: – Это талисман. Золотой. Я его заговорила, чтобы никакая другая женщина не вскружила тебе голову. – Она продернула через отверстие в брелке кожаный шнурок и повязала мне на шее. – Будь там осторожней, говорят, китайцы какой-то вирус в Италию занесли.
– Не беспокойся, – отвечал я, – нас, транзитников, в резервации под Римом содержат.