Кольцов. Часть 1 - Лана Ланитова

Лана Ланитова

Кольцов

Часть 1

Вместо предисловия

Роман написан в эротическом жанре.

Действие романа происходит в России, в 20-е годы прошлого века. Это было время первых шагов советской республики. Мало кто знает, что это время охарактеризовалось бурным началом так называемой советской сексуальной революции.

1924 г. Москва. Удивительный период в истории нашей страны. НЭП в экономике, которая отложила свой неизгладимый отпечаток на всю общественную жизнь и культуру. НЭП позволила быстро восстановить народное хозяйство, разрушенное Первой мировой и Гражданской войнами. Это было непростое и интересное время. Оно охарактеризовалось своеобразным всплеском свободы, часть из которой захватила свободу нравов. Это было время больших экспериментов с познанием человеческой чувственности и сексуальности. Время вездесущего Эроса, время промискуитета, тройственных и более союзов. Время короткой легализации однополых браков. Это было время любви Лили Брик и Маяковского. Время "валькирии революции" Александры Коллонтай. Её статья под названием "Дорогу крылатому Эросу!" появилась весной 1923 года, и в массовом сознании была воспринята как призыв к свободной любви.

Позднее, спустя годы, руководители страны и лично Иосиф Сталин постарались уничтожить многие документальные, кино и фото свидетельства тех лет, посвященные этой теме. И лишь за рубежом, в частных архивах, сохранились единичные фотодокументы, отразившие тот период. Имеются также и воспоминания современников.

Это было время движения "Долой стыд". Совершенно голые люди на улицах СССР, мужчины и женщины, украшенные только лентами через плечо с лозунгом «Долой стыд!». «Мы, коммунары, не нуждаемся в одежде, прикрывающей красоту тела! Мы дети солнца и воздуха!»

В новом обществе традиционный институт семьи и брака неожиданно стал считаться буржуазным пережитком. На свет появились организации, ведущие пропаганду новаторских культурных ценностей и избавления от пережитков старого строя.

Это было время джаза, фокстрота, чарльстона и время очаровательных флэпперов.

Автор поместила своих героев в эту интересную эпоху и написала чувственный роман о любви, страсти и ревности. О вечном споре полов за право любить и быть любимыми.

О том, как это вышло, судить вам.

Роман изобилует откровенными эротическими сценами, сценами группового секса и содержит ненормативную лексику.

Глава 1

1924 год. Апрель. Москва

Он знал, что танцует лучше всех в отделении. Да, что там в отделении, пожалуй, во всем институте и в бывшей Alma mater, и даже в гимназии в юные годы, в мастерстве танца – ему не было равных. Музыка, ритм, движение – после медицины – были самыми важными его увлечениями. Когда он слишком долго не слышал музыки или песен, ему казалось, будто мир утрачивал свою привычную гармонию. Уши начинали ловить мелодию там, где ее изначально не было. Она звучала в весенней капели за окном, в воробьиных пересвистах, в цоканье лошадиных конок по мостовой, в звуках клаксонов на автомобилях, заполонивших дороги столицы. Он слышал ее в девичьем смехе, в гуле водосточных труб, в трелях трамвая на Садовом.

Еще с гимназических лет он неплохо играл на фортепьяно, тромбоне и нескольких дудках. О, эти безумные, живые и такие теплые реликты – дудки, флейты, наи, рожки, сампоньяс, сиринги, кугиклы, кена, кеначо, окарины, флуэраши и жалейки! Эти инструменты он почему-то нежно любил более иных и коллекционировал их с самой юности. Знакомые знали за ним эту страсть и привозили их из разных стран мира. На каждом рожке и на каждой дудке он мог вполне сносно воспроизвести любую мелодию. Он почти с отеческой нежностью гладил глянцевые или потертые торцы флейты Пана, перебирал её пустотелые деревянные и бамбуковые цилиндры, связанные меж собой старинными тканевыми и кожаными снурками или костяными стяжками. Пальцы углублялись в игральные отверстия флейт, губы сами собой тянулись к мундштуку, словно к губам любимой женщины. Музыку он слышал и понимал не хуже любого профессионального музыканта. Его ухо улавливало малейшую фальшь в исполнении. Но о музыке чуть позже.

Сейчас, выпив по традиции бокал грузинского вина за здоровье именинника, заведующего кафедры патанатомии Гуськова[1], при первых нервных и чуть фальшивых аккордах матчиша, он вырвался на танцпол, подхватив за руку тонкую востроносенькую Верочку из отделения гнойной хирургии. Верочка была вертлява и прыгала в матчише не хуже чем разбитная бразильянка. Верочке нравился Андрей Николаевич. Он нравился многим женщинам, с которыми работал. Но сюда, в ресторан, он пришел со своей женой Светланой.

Светлана немного стеснялась танцевать такие танцы, как матчиш. Ее плавная грация была более органична в вальсе, фокстроте или танго. Правда, совсем недавно она записалась на курсы по обучению чарльстону. И Кольцов довольно часто видел у себя в зале мелькание ее стройных и крепких икр, облаченных в тонкие чулки.

Когда она входила в ритм, то он невольно любовался ею, а она краснела и, надув губы, просила не мешать и не смотреть на нее пристально. Но он не мог не смотреть на нее. Обычно занятия заканчивались тем, что он подхватывал ее на руки и нес брыкающуюся в спальню. Но в спальне она, как правило, прекращала всякое сопротивление. Ее карие миндалевидные глаза всякий раз туманились от страсти, как только его губы приникали к ее губам.

Верочка откровенно строила ему глазки. Но когда его пальцы касались ее талии, ему казалось, что он трогает руками чугунное ребро радиатора центрального отопления. Верочкины ребра проступали сквозь тонкую кожу. Он не любил худышек.

Его жена была стройна и хорошо сложена. Но при этом ее нельзя было назвать худенькой. Высокая обильная грудь, подчеркнутая довольно смелым декольте нового коктейльного серебристого платья, которое он привез ей из Вены, с международного медицинского симпозиума, приковывала взгляды многих мужчин в ресторане. Узкая талия переходила в плавную линию широких бедер. А когда она поворачивалась спиной, то он почти с тайным восхищением всякий раз любовался ее чуть оттопыренной попкой, ниже которой шли длинные и полные в ляжках ноги. Тонкие щиколотки и запястья выдавали в ней штучку весьма породистую. Кольцов знал это и очень этим гордился.

А потому все старания Верочки понравиться ему, пропадали даром. Оркестр играл задорную мелодию матчиша. Кольцов всецело отдавался безудержному ритму танца, выворачивая ноги знаменитыми "четверками" и впечатывая носки легких лакированных штиблетов в блестящий ресторанный паркет. Но взгляд его, то и дело блуждавший по барханам крахмальной белизны обеденного зала, выхватывал разрозненные детали банкетного застолья. Ему хотелось, чтобы именно ОНА смотрела сейчас в его сторону. Мелькнула нежная щека Светланы. Она улыбнулась ему и кивнула, одобрив его смелые выкрутасы на танцполе. Он рассмеялся, словно мальчишка, и пошел выделывать кренделя по всему залу. Верочка едва поспевала за ним, семеня тонкими ножками. Негр, играющий на медной трубе, залихватски подмигивал выпуклым рыбьим глазом и скалился в белозубой улыбке. Горячая кровь пульсировала в ушах в ритме матчиша. Зал искрился хрусталем бокалов, яркими электрическими фонарями, блеском вычурной нэпманской роскоши. Совбуры умели сочетать в себе жирный заокеанский глянец пальм в нелепых рязанских кадках, порочность гастрономического изобилия, хлынувшего в голодную и истерзанную войной и революцией Москву, а равно и картавое грассирование пылких революционных спичей. Кольцову казалось порой, что из одного страшного театра войны, с его главной сцены, его переместили в иной театр, где было много кичливой и безвкусной бутафории, революционного пафоса и бесконечной глупости "ведущих актеров". И если бы не Светлана, он верно бы сошел с ума от всех быстро сменяющихся событий. Чудны дела твои, Господи!