– Тётя Лена, Вам красное или белое? – Сашке проще. Он на дистанционном обучении. Сидит дома, но, вроде, как бы учится. Да и его поколение не теряет оптимизм, пока есть доступ в сеть. Они общались через гаджеты до эпидемии. Они зависают в соцсетях в разгар пандемии. Вирус по Internet’у не передаётся. Во всяком случае, коронавирус.
– Давай, Саша, красное.
– И мне,– Маша выходит из дома с тарелкой салата. Покупные помидоры, покупные огурцы, зато лучок с собственного огорода. Точнее, из теплички. Жена страшно гордиться любым урожаем: от весеннего лучка и укропа, до осенних кабачков и томатов. Как же: своё, без химии, собственными руками взлелеяно и обихожено.
– Вчера поехал к проктологу. Тормозят менты: «Куда направился? Почему нарушаешь?». – Серёга переворачивает на мангале шашлыки. – Отвечаю, мол, на кладбище. А то, что нарушаю – живым еду – так мёртвым я себе место под могилку выбрать не смогу. Ржут сволочи. Говорят : «Сиди дома. Могилка тебя сама найдёт!»
– А у меня одногруппник купил с рук форму «Яндекс.еды». Всего за штуку. Ворованная, наверное. И раскатывает на велосипеде по городу в своё удовольствие. – Сашка лезет в телефон, показать фото приятеля.
– Какое там удовольствие? – Маша любое нарушение карантина считает преступлением перед обществом. Даже на Серёгу с Леной успела поворчать. – Пустой город. Пустые улицы. Лучше бы дома сидел.
– Поверь, ма, он удовольствие находит, – ухмыляется сын.
Прозевал я момент, когда Сашка успел вырасти. Впрочем, большинство отцов взросление детей замечает только по завершению процесса.
В калитку кто-то робко постучал.
– Ты ещё кого-то позвал? – Маша смотрит на меня сердито и с подозрением.
– Нет. – Я не чувствую за собой вины, но понимаю, что уже оправдываюсь. – Может соседи шашлык почуяли?
– Открой, посмотри. – Маша подталкивает Сашку к калитке. Я тоже, на всякий случай, встаю.
– Батя, тебя спрашивают. – Сын приоткрывает калитку. В рамке из ещё не окрашенного металла появляется лицо. Карие, близко посаженные, чуть с желта глаза быстро оценивают сквозь узкие щёлки меня, дом двор, компанию. Чёрная кудрявая бородка, не стриженная за жизнь ни разу, в кивке опускается вниз. Непонятно: толи человек поздоровался со мной, толи оценил увиденное, и остался удовлетворён.
– Хозяин, работа есть? – гость мягко втекает в калитку. Чистая спецовка, обветренная и обожжённая солнцем кожа. Здесь и документы смотреть не надо. Шабашник из Средней Азии.
– Какая работа? – Мой вопрос не требует ответа. Он не просто риторический. Он сам ответ: работы нет. Вообще нет. Её запретили.
– Любая. Строим, красим. Мусор убрать, землю вскопать. – Хитрые и умные глаза говорят: «Хозяин, я тебя понял. Но и ты пойми меня. Вы шашлыки жрёте, а мне семью кормить нечем».
– Извини, дорогой. Всё, что по дому нужно, сами сделали. – Я снова чувствую, что оправдываюсь. И теперь, перед совершенно посторонним человеком, которому в принципе ничего не должен. – Два месяца карантина – любая работа за счастье…
– Правда твоя, хозяин. Любая работа за счастье.
Я считаю, что разговор окончен, но гость думает иначе. Он не торопится выходить и мешает сыну закрыть калитку. Выгонять его – неприлично. Оставлять – бессмысленно. Сын смотрит на меня, как бы спрашивая: и что дальше?
Я заглядываю в узкую щёлку глаз гостя, переадресовывая вопрос ему.
– Понимаешь, брат, у меня бригада. – Он говорит неторопливо, рассудительно, словно рассказывает на ночь сказку. Но мне, почему-то, слышатся в его словах нотки угрозы. – Десять человек. Без денег, без еды уже шесть недель. Строили недалеко коттедж. Нас выгнали, денег не заплатили. Плохой человек был. Аллах видел. Наказал. Дом сгорел, гараж сгорел, человек тоже сгорел.
Недавно в посёлке действительно вспыхнул недостроенный трёхэтажный особняк. Его хозяина мы видели только в обрамлении покрытого золотистым металликом кузова Lend Cruiser 200. Джип гордо проезжал мимо «нищебродских» коттеджей соседей, а его владелец не удостаивал аборигенов даже взглядом. На крупном, красном, мясистом лице читалось равнодушное презрение к соседям.
И вот, ночью полыхнуло. Дворец, сложенная под навесом, ещё не установленная деревянная облицовка, строительные леса по фасаду – всё поднялось в звёздное небо всполохами пламени и россыпью искр. Пожарный расчёт прибыл на удивление быстро. Только тушить уже было нечего. На следующий день в новостях проскочила информация об исчезнувшем автомобиле погорельца и найденном в завалах, неопознанном теле.
– Это угроза? – Я делаю шаг к шабашнику. Не потому, что отважен до безумия или от получаю кайф от кулачных боёв. Нет. И с отвагой напряжённо и кулаки не чешутся. Но отец учил: «Спину опасности не подставляй. Догонит и раздавит».
– Работы у нас нет. А еда есть. Давайте к столу! – Машка у меня умница. Она услышала всё, что услышал я, и поняла то, что я готов перейти черту мирных переговоров. Конфликт в посёлке, где на прошлой неделе уже сгорел дом, ей не нравится. И мне, если честно, тоже. Только у меня больше амбиций, а у неё больше здравого смысла.
– Присаживайтесь, – Маша указывает незваному гостю на скамейку у стола и протягивает руку, – Мария.
– Акрам.
Мы по очереди представляемся Акраму. Он вежливо подёргивает кудлатой бородкой.
– Вот, незадача: шашлык из свинины. Знал бы, баранину купил. – Извиняется Серёга. Это в его духе: делать хорошо всем, кто рядом. А если не получилось – ощущать это как свой личный прокол.
– Ничего. – В глазах Аркама появляется ирония. – Аллах не простит, если я умру. Тогда жена умрёт, дети умрут, семья умрёт. А еду Аллах простит.
– Вот и ладно! – Искренне радуется Серёга..
– Вы же теперь все и домой, наверное, вернуться не можете? – Лена переводит разговор на близкую ей тему.
– Кто-то может, кто-то нет. А кому-то и незачем. – Пожимает плечам Акрам.
– Вот у меня поставщики в Киргизии. Какие-то транспортные компании работают, какие-то – нет. Где-то кордоны и границы грузовиками перегорожены. Где-то ещё товар везут. Как всё это после пандемии восстановить? Это всё равно, что взять моток ниток и разрезать его бритвой. А потом пытаться связать узелками в одну нить. Тут пока распутаешь – с ума сойдёшь…
– Успокойся, придёт время, и со всем разберёмся. Главное, чтобы карантин сняли. – Серёга слышит эту песню уже в тысячный раз и в запасе имеет аргумент убойный, как лом. – Чего мы только за это время ни пережили? И разруху, и развал, и бандитов и чиновников. А кризисов – так пальцев на руках не хватит. Живы?
– Пока, да, – в ответе Лене больше скепсиса, чем веры в благополучный исход.
– Говорят, в начале 90-х было хуже, – Сашка родился в двухтысячном. Для него 90-е – что-то из разряда американских мифов времён Великого кризиса и разгула бутлегеров. Романтика в чистом виде.