В другой раз я вернулся в Теннесси верхом на сером жеребце, вооруженный многозарядным дробовиком системы «Кольт», карабином «Генри» 44-го калибра и револьвером. Хижина все еще стояла, но бревна были иссечены пулями. Сорванную с петель дверь снова навесила чья-то неумелая рука. Внутри оказалось прибрано.
На сей раз я не собирался здесь осесть. Меня привела сюда тоска по дому, а может, и жажда приключений. Мне уже перевалило за восемнадцать, и я здорово отличался от того тринадцатилетнего подростка, которого заставили смотреть на казнь его отца. Ростом я превышал шесть футов, а весил добрых сто восемьдесят фунтов. За плечами я имел опыт тяжелых трудов и сражений, а на бизоньих пастбищах считался одним из лучших стрелков. Я не был готов кого-то преследовать, с кем-то рассчитываться, но если бы они сами пришли ко мне, то сполна хлебнули бы горя.
Никто не шел. Ночью я засыпал под ласковый шелест сосен, просыпаясь утром, умывался холодной родниковой водой, радовался тишине и работал вокруг дома. Большую же часть дня, лежа на боку, читал дешевые романы и журналы — вестники внешнего мира. Так, в праздности, провел два месяца, размышляя о будущем.
Вплоть до последнего дня враги мои не появлялись. Мной овладело беспокойство и тяга к дальним путешествиям. Я вычистил оружие, привел в порядок кобуру, ремень и решил уехать на Запад. Мои припасы почти иссякли, так что как раз пришла пора отправляться в путь. Я принялся укладывать то, что осталось от моего снаряжения, и в этот момент услыхал, как совсем рядом поет какая-то девушка.
Она поднималась вдоль ручья, который, падая с гор, бежал мимо дома Данвергана. По ее поведению я догадался о том, что она не предполагает здесь кого-нибудь встретить. Вскоре на поляну вышла Китти. Она выглядела так же, но что-то неуловимо изменилось в ее облике за прошедший год. Ее фигура округлилась, а яркие веснушки превратились в пикантные крапинки на переносице.
— О… это ты! — воскликнула она. В глубине души я порадовался тому, что привел себя в порядок перед путешествием; побрился, причесался, переоделся. — Вот уж не думала, что здесь кто-то есть.
— Я никого не извещал о своем появлении, — ответил я.
— И давно ты здесь? Я как раз иду в школу. — Ее взгляд остановился на оседланной лошади. — Уже уезжаешь?
— Мне захотелось прокатиться. Съездить в Санта-Фе или куда-нибудь севернее.
— Должно быть, здорово — уехать куда глаза глядят. А ты уже бывал в Санта-Фе?
— Да, мэм. Я работал в транспортной бригаде по. дороге туда. Гонял скот на ранчо к югу от Туларозы.
— А испанские девушки красивые?
— Пожалуй, да. Черноглазые, стройные…
— Тебе нравятся черные глаза?
— До, сегодняшнего дня, — сказал я, глядя в ее голубые глаза, — я думал, что черные глаза самые привлекательные.
Она зарделась и от этого стала еще красивее. Так мы сидели на крыльце, болтали о том о сем, я рассказывал ей о стычках с индейцами на равнинах, где пасутся бизоны.
— Ты еще вернешься сюда? — спросила она.
— Мне незачем возвращаться, — ответил я. — Приехал повидать эти горы и свою старую хижину. Не Бог весть что, но все же оно мое. Юридически эта земля принадлежит Чэнси, я плачу налоги. Но не знаю, стану ли здесь жить. Может, в старости.
— Ты мог бы приехать ради меня, — сказала она и опустила глаза.
— А что скажет твоя сестра? И ваши друзья на равнине?
— Это меня не волнует. Мне не важно, что думают другие.
— Тогда приеду, — пообещал я, — обязательно приеду.
Китти неожиданно рассмеялась:
— Ох, и напугал ты их всех! Даже Стада Пелли.
— Они сами напросились. — Я посмотрел на нее. — Это ты прибрала в хижине?
Ее щеки порозовели.
— Мне хотелось, чтобы все было чисто, когда ты вернешься. Кроме того, я сама сюда прихожу, когда хочу побыть одна. Папа говорит, что в этом нет ничего плохого.
— Мы же соседи. Наши участки граничат у подножия холма.