Интим обнажения - Далёкий Виктор

Часть первая

Прекрасный и мучительный

Глава 1

Рождение чувства

Чувства бывают разные. Они бывают сильные и слабые, тонкие и грубые, явные и тайные. Разные чувства рождают разные мысли, в том числе гадкие и прекрасные. Мысли рождают поступки. Поступки рождают события. Но у всех людей рождаются гадкие и прекрасные мысли. Между гадкими и прекрасными мыслями происходит борьба. Эта борьба идет с переменным успехом. Поэтому вокруг нас столько гадкого и прекрасного одновременно. Одни люди стараются давить в себе гадкие мысли, другие уничтожают в себе прекрасные. И так кому-то приходится жить только с гадким и находить прекрасное в гадком. И только с прекрасным жить не получается ни у кого.

Чувство!.. Тихо-тихо… Очень прошу! Только тихо!..

Стоит закрыть глаза, постараться ничего не делать, не видеть, не говорить, не слышать, не осязать. Постараться отгородиться от всего внешнего, суетного и бесполезного, чтобы понять его важность. Нужно хотя бы на мгновение замереть, прислушаться и устремить все свои мысли внутрь, туда, где оно возникло, робкое, крохотное, смутное, неясное, неотчетливое, только что рожденное, только что замеченное, объявившееся ниоткуда или залетевшее с ветерком материальных невидимых, неощущаемых лептонных частиц извне. И появившийся намек, сознание того, что оно очень важное или маленькая надежда на это заставляет не дать ему исчезнуть, потонуть в рутине, рассеяться, чтобы позже, возможно, ощутить его явственно и насладиться им вполне. Пока оно еще слабое до неузнаваемости, тончайшее до неуловимости, как ускользающая от внимания мысль, как незаметный чистейший родничок, пробившийся из-под земли источником и превратившийся в крохотную лужицу прозрения. Чтобы его сохранить, в эти мгновения нужно отгородиться от сора из пустых слов, желаний, ненужных поступков и пустых жестов. Нужно дать ему простор и время для роста и созревания. Нужно уподобиться садовнику, который пестует растение, ухаживает за ним и окружает вниманием. Тогда через некоторое время можно услышать, как оно растет, увеличивается внутри тебя, как начинает шевелиться в закоулках твоей души нюансами, как оно, преображаясь, движется, становится ясным, отчетливым, зрелым. И постепенно оно, то чувство, которое ты не пропустил, наполняет тебя и заполняет всего. Оно приносит тебе радость и целиком начинает владеть всеми твоими мыслями. И неожиданно ты чувствуешь, что оно выросло уже таким, что начинает тебя изнутри распирать. Потому что оно переросло тебя и тебе приходится расти вместе с ним. И ты чувствуешь себя воздушным шаром, который наполняется теплым и даже горячим воздухом. И от этого тебе кажется, что ты вот-вот можешь взлететь. И, наконец, наступает такой момент, когда в твоей жизни нет ничего главнее этого чувства. И оно дает тебе все, и преображает тебя. Оно заставляет тебя делать совсем неожиданное. Например, прыгать, скакать, петь, смеяться, выделывать коленца и неприличные штуки. Так что, глядя на себя со стороны, можно диву даваться. И справиться с этим трудно, потому что оно выросло до размеров, когда не ты владеешь им, а оно, выросшее и окрепшее, владеет тобой. И тебе приятно, что оно долго росло, созревало и крепло. И тебе приятно сознавать, что оно будет греть тебя долго-долго, может быть, до самой старости.

Но бывает и по-другому, когда ты пытаешься истребить в себе чувство, а оно растет в тебе и созревает вопреки твоему желанию. Бывает и такое, когда чувство похоже на взрыв и оно быстротечностью застает тебя самого врасплох. И это стихийное бедствие, ураган, потоп, пожар. И с этим ничего нельзя поделать.

Счастье жить с женщиной, которую любишь. И еще большее счастье жить с той, которую очень любишь. Особенно, если ты добивался ее не один год и если она до тех самых пор жила своей жизнью, а ты своей. И вы долгое время, невыносимо долгое время, потому что каждый день казался столетием, жили врозь с мечтою о нереальном, призрачном и безнадежном. И вот, это свершилось. Прежняя жизнь неожиданно и к счастью выскользнула, как чашка из рук, и разбилась вдребезги. Нити, которые связывали нас с прежней жизнью, разорвались. И мы мужчина и женщина, достигшие возраста приятной зрелости и предельной вкусности, перед самым закатом наших жизней, наконец, соединились. Жизнь подарила нам возможность быть счастливыми. И, принимая этот подарок, обычно не сознаешь, сколько отмерено твоему счастью. Закончится ли оно вместе с твоей жизнью или оставит преждевременно. Обычно твердо знаешь только одно, что хотел бы прожить вместе с ним и с той, которая тебе его подарила, очень долго, по крайней мере, до конца своей жизни. Но судьба коварная штучка. И если случится так, что мы не сможем по каким-то причинам быть вместе, я все равно не выпущу ее из моего сердца никогда.

За прожитые годы мы так много накопили друг для друга ценного, мы так долго друг друга искали и так долго друг друга ждали, что нам нечего больше бояться и нечего больше ждать. Лучшее в этой жизни каждый из нас получил.

В этом мире я сначала научился чувствовать. И мое отношение к внешнему миру выражалось плачем, смехом и созерцанием. Когда я научился говорить, я выражал свое отношение ко всему внешнему простыми словами, которые определяли вещи и их положение по отношению ко мне. Слова определяли мои желания. Вместе со словами ко мне пришла примитивная форма мышления. С ростом это умение развивалось, становилось изощренным и уже требовалось, чтобы мысль, выражавшая желания и чувства, формулировалась выстроенным набором слов, то есть укладывалась в некую словесную формулу твоего отношения к внешнему миру. Сколько себя помню, ко мне всегда приходили стыдные и гадкие мысли. Даже тогда, когда я не умел еще мыслить, это приходило ко мне желаниями, намеками, недомыслиями. Мне удавалось от них избавиться, когда мне объясняли, что это плохо. Но потом приходили новые, еще более стыдные и гадкие мысли. Потому что, если прежде, я не знал, что они гадкие, то после объяснения, я стал знать это, что мне нисколько не помогло, потому что они ко мне все равно приходили. Нутро человека, его инстинкты и подсознание сильнее сознания. Только с ростом человек способен что-то в себе изменить. Когда он мал, неопытен, беден и глуп, ему трудно всему этому противостоять. Со временем у него появляются такие чувства, мысли и желания, о которых никому не хочется говорить. Хочется их оставить себе, какими бы они прекрасными или отвратительными ни были. И это все оставленное себе, относится к интимной жизни. Это все связано с внутренним миром, который выстраивается постепенно, кропотливо и который никому не доверяют, а если и доверяют, то редким избранным.

В детском саду, когда моя интимная жизнь уже существовала и находилась в зачаточном состоянии, мне запомнилось два происшествия. Одно связано с маленьким круглым зеркальцем в тонкой пластмассовой окантовке, которое лежало около рукомойника на полочке. Полочка имела много разных ячеек. Каждый мальчик или девочка имел свою ячейку. Обычно в них ничего не лежало. Верхние ячейки никому не принадлежали. Зеркальце лежало в одной из верхних ячеек. Совершенно ничье. И в этом скрывалась какая-то удивительная высшая несправедливость. Когда я взял его в руки, то испытал приятное чувством обретения нового. Стоило мне в него посмотреться, как оно тут же показывало мне мою рожицу, подтверждая некую причастность ко мне. Едва я начинал двигать ушами, морщить нос, как оно делало точно то же самое. Это выглядело все так увлекательно. Я подержал его в руках и затем с ощущением, что я нашел в нем себя, положил в задний кармашек коротких штанишек. На самом деле оно мне очень понравилось. Мне очень захотелось иметь его при себе, чтобы владеть и хозяйничать. Доставать, когда нужно, из коротких штанишек и потом снова убирать в задний кармашек. Единственное, что меня беспокоило, это то, что оно лишь наполовину убиралось в кармашек и оставшейся частью заметно торчало из него. Я боялся, что могу его потерять. Ни о чем другом я не думал. За обедом молодая губастая и толстая санитарка с недоумением и растерянностью спросила: «Никто не видел моего зеркальца?» Я слышал ее вопрос и не придал ему значение. У меня в кармане лежало свое зеркальце, и в чужом я не нуждался. Велико же было мое удивление, когда она сзади кинулась ко мне, выхватила из моего кармашка зеркальце и принялась яростно стыдить. По дороге домой из садика я тонул в слезах и слушал нравоучения мамы. Она меня спрашивала, зачем я своровал зеркальце, и кто меня этому научил. Хныкая, я ей объяснял, что не воровал, а просто взял с полочки. Я ни за что не хотел признаваться, что своровал, потому что в этом слове скрывалось что-то неведомое и плохое. Я это понимал по интонации, с которой говорила это слово мама. Тогда мама, отчаявшись что-либо выяснить, сказала совсем другим елейным голосом: «Знаешь что, я подумала? Что если нам организовать банду и воровать вместе?» Я перестал ныть и вспомнил то приятное, что испытал, когда взял в руки зеркальце. Привлекательность этого момента меня ободрила, но оставалась горчинка сомнения. Ведь меня только что за это ругали. «Ну что, давай воровать вместе?» – радостно спрашивала мама один раз, второй. И свет, который шел от нее, меня покорил. «Согласен или нет? – допытывалась она. – Начнем воровать и у нас все тогда будет!» – «Ладно, – согласился я, туго представляя, что буду делать, – только я с Сережкой Щукиным поговорю». Был у меня такой дружок в детском саду, готовый со мной на все. Мы вместе шалили, проказничали и баловались. С Сережкой мы могли что-нибудь придумать. «Мама, Сережка и я – получалась неплохая банда», – так, наверное, я думал. Вот тут-то я пожалел, что поддался на уговоры мамы. И получил от нее настоящую трепку с подзатыльниками, встряхиванием за шиворот и пинками под зад. Я ревел от горя и никак не мог понять, как смог поддаться на уговоры матери. Только у дома, когда зажглись уличные фонари, я немного отвлекся. Оказывается, со слезами на глазах свет от фонарей не расходится равномерно в стороны, а лучисто. Стоило мне немного прищурить полные слез глаза, как от фонарей в разные стороны стали расходиться по два или три луча. И, когда я вертел головой в разные стороны, эти лучи тоже интересно поворачивались. Вечер получился испорченным. Дома я получил дополнительные разъяснения с новыми подзатыльниками, после чего меня подвергли остракизму, поставив в угол. Конечно же, тогда я не ведал, что творил. Я не знал, что соблазн всегда рядом с человеком и готов его провести в любую минуту мимо порядочности и добродетели. Мы жили в то время бедно. Гораздо позже я узнал, что половина пороков как раз от бедности и глупости. Тогда как вторая половина, конечно же, от чрезмерного богатства. И человек не должен жить ни в бедности, ни в чрезмерном богатстве. Только достаток делает человека порядочным.