– Просто я хорошо разбираюсь в психологии, – заявил хвастливо он и неожиданно добавил, воскликнув: – А вот эта удача!
Он с необычной лёгкостью перемахнул через стойку и в два прыжка оказался подле того места, где недавно нежилась молодежь. Что бы могло заинтересовать его там, гадал я, когда он, присев на корточки, искал под столиком. С той же невероятной ловкостью он перелетел обратно на свое рабочее место, держа в руке то, что оставила девушка. Глаза его ликующе светились, а широкая улыбка кривила молодое лицо. Он хвастливо показал эту вещь.
– На что они вам? – спросил я.
– Вы не поверите, – отвечал он, аккуратно раскладывая и разглаживая бельё на полированной стойке, – я – коллекционер.
– Что – вы? – переспросил я, допивая стакан до дна.
– Я коллекционирую эти штучки. Это – моё хобби. Вы, наверное, заметили, как я обрадовался – это поистине удача для моей коллекции.
– А не проще пойти в магазин и,.. – начал я.
– Нет-нет. Там мёртвые вещи: их никто не носил, они не вобрали энергетику женщины, её чувства, мысли, запахи.
– Мысли? – усмехнулся я. – Чем же надо думать, чтобы мысли остались на эдаких вещицах?
– Не смейтесь. Любой медиум может рассказать о вас всё, взяв в руки любою вашу вещь.
– А вы, случайно, не медиум?
– Открою вам тайну, – бармен понизил голос до шёпота и напустил на себя туман загадочности, – я этому учусь.
– Похвально, – почему-то одобрил я. – Есть успехи?
– Не всегда, – признался он. – Честно сказать, пока безуспешно.
Я засмеялся. На что он обидчиво и ещё загадочней сказал:
– Хотя… – Затем, помолчав, добавил: – Хотите, продемонстрирую свое умение?
– Как это?
– Расскажу всё о владелице этого изящества.
– Нет, не хочу, – сказал я. – Лучше… – протянул я, медля: мне почему-то захотелось проверить талант этого выскочки, и в то же время останавливала мысль, что мой поступок оскорбит близкую мне женщину. И всё же. Не настолько близкую. – Лучше расскажите об этой владелице изящества, – в итоге произнёс я, достав из кармана пиджака, который лежал на соседнем стуле, то, что бросила мне в лицо Верочка.
– О! – оживился медиум. – Бурная ночь!
– Скорее, сумасшедший день.
Бармен принял из моих рук предмет Верочкиного гардероба. К моему разочарованию, никакого обряда не последовало, он и не собирался впадать в некий транс, чтобы поведать открывшиеся ему тайны. Просто-напросто помял в руках данную мной вещицу, зачем-то погладил ею свои щеки и вдобавок ко всему понюхал. Я не мог смотреть на него без смеха, что, впрочем, нисколько не смущало медиума.
– Итак, – резюмировал он свои исследования в области парапсихологии. – Эта уже взрослая женщина, правда, у неё был всего лишь один мужчина, которого она, кстати, любит. Интеллигентная. Много знает и много читает. Знает иностранный язык. Два высших образования. Любит поэзию Серебряного века. Так, ещё что? По ночам ей очень одиноко, поэтому она часто представляет себя с мужчиной, чтобы не было страшно засыпать. Вот ещё что: последние месяца эдак три в жизни её сложилась тяжелая ситуация, можно сказать даже трагичная. Что-то в её судьбе безвыходно отмирает, какое-то любимое дело. Она на грани нервного потрясения. Так, что ещё? – Он повнимательнее вдохнул запах рассматриваемого предмета. – Недавно от неё ушёл мужчина, тот, которого она любит или любила, это уж как угодно.
Я перестал смеяться. Всё во мне похолодело, и в глубине сделалось тоскливо и мерзко. Не знаю, каким образом, но бармен не ошибся ни на йоту в своём гадании. А слова «мужчина, которого она любит» резанули по самому живому. Никогда ещё не ощущал себя настолько виноватым перед кем-то, как сейчас, потягивая коктейль за стойкой бара и слушая доморощенного провидца. А он продолжал излагать подробности из жизни Верочки, от которых по спине моей бегали мурашки и шевелились волосы на затылке. Я видел своё отражение в настенном зеркале позади бара и не узнавал своего лица. Оно было мрачное и невероятно напряжённое, а в глазах чувствовалась какая-то потерянность.
– Да, – не унимался медиум, – как же её зовут? Позвольте угадать.
Я молчал и старался не глядеть на бармена, делая вид, что к его рассказу у меня пропал интерес.
А тот начал ходить взад-вперед, ограниченный пространством за стойкой бара, сжимая обеими руками то, что непозволительно много поведало ему о незнакомом человеке, при этом рассуждал вслух:
– Её имя. Что-то сокровенное. Что-то набожное, что-то религиозное. Может быть, Мария. Нет-нет-нет. Что-то более конкретно связанное с религией. Вера, точно – Вера.
Он замолчал, глубоко и отрывисто дыша. Не стану описывать то потрясение, что я испытал, услышав имя. Нечто похожее на то, когда внезапно ударяют по спине чем-то тонким и упругим.
– Ну, как? Хоть что-то совпало? – добродушно спросил провидец.
Я прокашлялся, чтобы предать голосу прежнюю солидность.
– Нисколько, – солгал я.
– Вот, видите, и на этот раз не вышло, – признался он виновато, но в голосе чётко слышалась издёвка. – Знаете, а подарите мне эту вещицу.
Я жестом показал, чтобы вернул мне интимный предмет; он повиновался.
– А если не секрет, как всё-таки зовут её? Ведь я, кажется, не угадал. Или угадал? – бармен улыбнулся так, что мне стало не по себе.
– Не угадали, – отрезал я.
– Что-нибудь ещё, – вернулся он к своим непосредственным обязанностям.
– Водки.
– Уверены?
Сорокапроцентный спирт до боли обжёг пищевод. Я закашлялся, но отказался от закуски. Меня сильно начал раздражать сочувственный взгляд бармена, и я отвернулся, уныло глядя, как молодые люди, вернувшись из уборной к своему столику, тщетно стараются отыскать пропажу. Девушка, стоя на коленях под столиком, нервничала и злилась на юношу. До меня долетали лишь редкие слова их перебранки, из которых можно было понять, что искомая вещь очень дорогая, вышита золотой канителью и украшена стразами, и что ей «влетит от матери, если она придет без них». Парня же, напротив, всё это забавляло, и он позволял себе шутить и отзываться обо всём произошедшем с большой долею иронии, на что его подруга ещё злее высказывала ему свои претензии. Всё это, конечно, было мило и смешно, и, вероятно, в иной раз и меня бы позабавило, но… Я чувствовал себя скверно, и даже алкоголь не замутил сознание, а только придал остроты тем переживаниям, что нахлынули на меня после «спиритического сеанса».
– А как вы думаете, – вновь повернулся я к бармену и неожиданно для себя самого спросил, – что такое – совесть?
– Совесть? – повторил он так, как будто впервые услышал это слово. – Совесть – это как мозоль на пятке: когда она свежая, то причиняет множество неприятных страданий, а когда она старая и закостенелая, то её и не замечаешь. А самое главное – старая мозоль помогает не набить новой, свежей.
– Довольно туманно, – сказал я. – Ладно, сколько с меня? – расплатился и, уходя, добавил: – Всё же отдайте то, что взяли, её ведь дома отругают.
– Сделка? – заявил он.
– Не понял.
– Эти, что у меня в кармане, в обмен на Верочкины.
– Ни за что, парень. Верочкины я никому не отдам.
– Всё-таки я был прав, – засмеялся мой собеседник, – всё-таки её имя – Вера.
Я ничего не сказал; повернулся и вышел из этой забегаловки.
Двигался вдоль тротуара пустынной улицы. Было не по-весеннему жарко. Раскаленный воздух жидкой дрожащей линзой стелился по дороге, обманывая взгляд ложными лужами. Голову и плечи нещадно пекло, и рубашка очень скоро сделалась влажной и липкой. Перед глазами всё плыло, и я ни о чем ином не думал, как о «мозолях», о слове, надолго засевшем в опьяненном сознании. Нет, рассуждал я, старые мозоли тоже причиняют страдания, стоит только расковырять их. И тебе это удалось, говорил я, всё ещё видя перед собой нахальное лицо бармена. Ещё я подумал, что, если не присяду где-нибудь, то со мною случится обморок, настолько мне было нехорошо после выпитого. Улица кружилась и покачивалась, и мне казалось, что дома угрожающе надвигаются на меня и скоро, должно быть, и вовсе придавят.