— Бить тебя некому! Девушка…
Девица прикурила, затянулась несколько раз, глубоко вздохнула и сказала облегченно:
— Вот… — села на стул.
— Неужели не стыдно так жить? — спросил Петр. — Или тут уж про совесть говорить не приходится?
Девица посмотрела на него, как на стенку, безучастно.
— Думаешь, Ольга тебя любит? — спросила. Улыбнулась — губы припухшие, чувственные; осоловелые глаза поражают покоем и покорностью. Красивая вообще-то. — Можешь не волноваться — не любит.
— Заразы вы! — с дрожью в голосе громко сказал Ивлев. Сорвался с места, заходил по комнате. — Поганки на земле, вот вы кто! — остановился перед девицей, стиснул кулаки в карманах, чтобы унять дрожь. — Шелк натянула! Ногами дрыгать научилась?.. — дрожь не унималась; Ивлев побледнел от ярости и обиды, но слов — убийственных, разящих — не находил. — Что поняли в жизни?.. Жрать! Пить! Ложиться под кого попало!.. Сволочи, — он сразу устал — понял: ничего не доказать.
Девица презрительно смотрела на него. Усмехнулась.
— Ольгу не лапайте! — опять взвился Ивлев. — Она вам не пара! Я вас отважу от нее.
— Посмотрим.
— Я вас каленым железом выжгу из города. Вы же воруете, гады, я же знаю. Эти, мордастые, воруют, а вы сбываете. Скоро эта лавочка закроется.
— Сколько времени сейчас? — спросила девица.
— Не знаю. Утро, — Ивлев кивнул на окно — на улице светало.
— Ольга с ними ушла?
Петр не ответил, взял свою рюмку, выпил. Напомнили об Ольге, и опять заныла душа.
Девица поднялась, поправила волосы, нашла на кровати свою шляпку, плащ… Остановилась на пороге перед тем, как выйти.
— Насчет лавочки… — это доказать надо, а то…
— А то что?
— Ничего. Нечего зря на людей говорить.
— А я не говорю на людей, я на паразитов говорю.
— Вот так. А то быстро заткнут рот.
— Иди отсюда, — негромко, сквозь зубы сказал Ивлев. — Пошла — иди.
Девица ушла.
Ольга пришла на другой день к вечеру.
Петр прибрал в комнатах, перемыл посуду, выветрил тяжкий запах попойки… Сидел у окна, положив подбородок на кулаки, смотрел на улицу — ждал жену. Он ждал ее весь день. Утром сходил на стройку, отпросился у бригадира, пришел и сел ждать.
Ольга вошла тихонько… Дверь на улицу была открыта. Петр не слышал, как она вошла Она кашлянула. Петр вздрогнул, оглянулся… С минуту, наверно, смотрели друг на друга.
— Ну? — спросил Петр.
— Что?
— Нагулялась?
Он встал, подошел к жене, взял в руки ее голову, жадно поцеловал в мягкие губы… Она стояла покорная, смотрела на мужа с вялым любопытством.
— Где была-то?
— Там, — кивнула она. — Петя… Мне почему-то страшно жить. Не страшно, а тяжело как-то.
— Устала просто. Это — психика, — авторитетно сказал Ивлев. — Надо отдохнуть, и все пройдет.
— Как отдохнуть?
— Так. Спокойно пожить, не дергаться, не беситься до утра.
— Спокойно — значит, скучно. Не хочу.
— Сядем потолкуем, — предложил Петр. — Поесть хочешь?
— Петя, ты, наверно, хороший парень, тебе, наверно, нужна хорошая жена…
— Перестань, завела панихиду какую-то. Сядь, — Ивлев посадил ее на кровать, а сам стал ходить. — Ты малость не так начала жить, — заговорил он уверенно. — Я тебя хорошо понимаю. Бывает так: идешь где-нибудь — в лесу или в поле, доходишь до такого места, где дорога расходится на две. А места незнакомые. По какой идти — неизвестно. А идти надо. И до того тяжело это — выбирать, аж сердце заболит. И потом, когда уж идешь, и то болит. Думаешь: «А правильно? Может, не сюда надо было?» Так и в жизни, по-моему, надо дорогу знать…
— Ты знаешь?
— Я?.. — Петр никогда не думал так о себе: знает он или не знает. — Я одно знаю: ты поворачиваешь не туда.
— Господи, какой умница: туда, не туда… А куда надо, скажи? — Ольга прилегла на подушку, закрыла глаза.
Петр минуты две ходил по комнате, молчал. Собирался с мыслями.