Старик побледнел и опустился на землю. Ноги не держали. Из черных бусинок-глаз птички полились мелкие слезы.
– Как звать-то тебя, девушка? И кто твои родители? – выдохнул старик.
Из сухой груди рвется отчаянный крик. Но старик ждет ответа, хватается за спасительную ниточку надежды, что все это неправда, и девушка разыгрывает его. Вот, сейчас. Вот. Сейчас она рассмеется, и вместе продолжат путь. А там…
– Родитель мой, Гордибор-кузнец, Яромилой назвал. Деда, может знахаря позвать? На тебе лица нет, – отвечала девушка, суетясь возле старика.
– Не надо, Яромилушка. Ты иди домой, а я посижу немного, охолону да и пойду потихоньку дальше. Кланяйся отцу, немало мы с ним игрищ провели, а на кулачках всегда спина к спине стояли. Иди, девица, иди, – пробормотал старик.
Седая голова опустилась ниже. Птичка на плече огорченно выводила трели, словно утешала старика.
– Так ли всё хорошо, дедушка? – Яромила дожидалась кивка и снова спрашивала. – А от кого поклон-то передавать?
– Скажи, что от Егория, – улыбнулся старик.
Горечи в этой улыбке было больше, чем в кусте старой полыни.
Девушка оставила сидящего старика и побежала домой, намереваясь позвать знахаря. Мимо пролетал чертополох, васильки берегли лохматые головки от босых ступней. Яромила торопилась, репей впивался в подол, одуванчики осыпали мелкими пушинками.
На горизонте показался край деревни, когда Яромила неожиданно остановилась.
Егорий!
Именно так звали того пастуха!
А она своими словами…
Девушка бросилась назад.
Издалека слышны отчаянные соловьиные трели… Утес… Седовласая фигура на вершине… Она не успевает…
Чтобы окрикнуть не хватает дыхания.
Еще шаг и старик упадет. В руках покачивается черная ромашка. Над седой головой кружится птичка, кидается крохотным тельцем на грудь.
Яромила бежала. Под ноги попалась кротовина. Упала на землю.
– Стой, – прошептали перепачканные землей губы.
По запыленным щекам пролились две дорожки. Растрепанные волосы лезли в глаза.
Пронзительный крик сокола в вышине…
Шаг…
Из косматых туч ослепительно сверкнула молния, золотым росчерком ударила вниз, к дубу. Грохот грома прижал травинки к земле.
В старика врезался огромный белый сокол, и Егорий отшатнулся назад. Цветок упал на землю, к другим ромашкам, белым. Пастух безучастно смотрел, как сокол ударился о землю. Напротив Егория встал глубокий старец в светлых одеждах.
– Так вот кто был колдуном, Великий Род… – сказал Егорий. – Жестокий ты. И время забрал, и молодость, и Ладославушку. Отойди в сторону, я хочу забыться. Не осталось у меня ничего, ни веры, ни надежды, ни любви.
– Так ты распоряжаешься дарами, данными свыше? – громовым раскатом прогремел голос, Яромила вжалась в нагретую траву. – За прихоть любимой ты отдал молодость, а сейчас еще и жизнь хочешь отдать неизвестно за что!
К шее Егория жалась серенькая птичка. Тельце дрожало, тихие трели звучали как всхлипы. Пастух снял её с плеча, но соловушка снова взлетела на прежнее место.
Громогласный старец кивнул на птичку.
– И она также отдала свою человеческую жизнь за возможность быть с тобой, Егорий! Как и тебе, я не дал ей сорваться с обрыва. Тогда она попросила только об одном – всегда быть с тобой рядом, и неважно, в каком обличье.
Егорий удивленно посмотрел на старца. Кругом всё замерло. Могучий дуб не позволял шевельнуться и листочку.
– Разозлили вы меня оба, но коли любите друг друга, то могу помочь вам соединиться вновь, – прогремел старец.
– Ты видишь, что нам жизнь друг без друга не дорога, – выдохнул Егорий.
Он держал в руке небольшую птичку. Держал как драгоценный кубок из тончайшего хрусталя, боялся пошевелиться, чтобы не разбить.
– Ты говорил о любви, она в твоих руках. Ты говорил о вере, она в твоем сердце, коли сразу узнал меня. Ты говорил о надежде, так подними с земли цветок.
У Егория в руках чёрный цветок окрасился белым.
Обычная луговая ромашка…
– Видишь, на что ты променял молодость? На обыкновенную ромашку! – Егорий склонил голову, а старец обратился к птичке. – А ты хочешь остаться с ним, хотя ему осталось две седьмицы?
Черный клювик тут же опустился.
– Великий Род, зачем ты так? – молвил Егорий. – Если бы не ты, то не прошло бы столько времени за одну ночь.
– Я проучил вас!!! Отдал бы ты цветок, а она захотела чего-нибудь ещё. И, в конце концов, ты бы сложил голову за очередную прихоть, и она осталась ни с чем! Безумные влюбленные, вы видите – из-за чего друг друга мучаете? Вы не бережете того, что имеете!
Белый лепесток плавно спустился к башмачкам девушки, возникшей из пустоты. Взлетевшие серые перышки подхватил ветерок и весело унес их прочь.
– Ладославушка, – прошептал молодой парень с ромашкой в руках.
Статная девушка прижалась лицом к широкой груди. Беззвучные рыдания начали сотрясать стройное тело.
– Мне нужен пастух для волков, чтобы поддерживать равновесие между зверями и людьми. Судить будешь справедливо. А тебе, краса-девица, зарок – будешь томить переливами влюбленные сердца и петь на радость людям. За добрую службу, раз в сто лет – вы целый день будете вместе. Как упадет один лепесток, так и свидитесь. Так будет, покуда полностью не облетит ромашка. А как наказание исполните, то оставлю вас в покое. Найду нового пастуха и певунью.
Егорий кивнул в ответ и тут же забыл обо всем на свете. Он обнял дорогое и любимое создание.
– Что ж, Волчий Пастырь, оставляю вас до завтрашнего утра, – прогудел старец, и тут его взгляд упал на Яромилу, застывшую в траве. – А ты что, егоза, подслушиваешь да подсматриваешь?
– Ой! Мне бы тоже такую любовь, – прошептала девушка, размазывая по щекам пыль пополам со слезами.
– Будет у тебя любовь, и жених будет, и детей куча. А сейчас оставим их вдвоем, очень долго они еще не увидятся. Чего лежишь? Цыть отсюда! – Яромилу словно ветром унесло с утеса.
В предзакатном небе звонко скрежетнул соколиный клич. Яромила обернулась.
На утесе, под старым дубом, обнималась влюбленная пара. Кругом всё молчало, боялось потревожить молчащих людей. Слова не нужны – они сердцами общались друг с другом. Глаза в глаза – не насмотреться, не оторваться. Они одни на Земле, и им не до сна, в этот волшебный и сказочный вечер.
Бабушка Яромила рассказывала эту историю сорока двум внукам и ста пятидесяти пяти правнукам, но те принимали ее правдивую историю за добрую сказку. Тогда грустная Яромила дожидалась погожей летней ночи и выводила неверующих на улицу.
При полной луне над лесами и полями иногда пролетал далекий волчий вой. В звучащую кручину вплетались нежные переливы соловьиного пения. От этой суровой тоски и мягкой надежды на будущее что-то сжималось в груди у детишек.
Улыбалась Яромила и учила девчат гадать на цветке надежды – "Любит – не любит"…»
Наступает тишина, и образы сказки понемногу утекают сквозь печную заслонку.
– Агу! – комментирует нежное существо из кроватки. – Агу-гу.
– Ой, Ульянушка! Тебе так сказка понравилась, что описалась от восторга? – темноволосая девушка улыбается и откладывает книгу в сторону.
Открывается дверь. Я невольно хватаюсь за топорище.
Вошедший парень грохочет охапкой дров у шумящей печи. В печурке гудит и потрескивает. Его белые зубы блестят в свете настольной лампы:
– Как дела у самых красивых девчонок на свете?
– Всё хорошо, Слава! Вот сказки читаем, – девушка с нежностью смотрит на парня.
Я смотрю на ребёнка своего друга, на бывшую девушку своего друга и… на знакомого своего друга. Вряд ли Александр после всего произошедшего сможет назвать Вячеслава товарищем. Хотя… ему явно будет не до этого.
Из-под агукающего существа вынимают мокрую пеленку. Это в больших городах одноразовые памперсы – у нас же в лесной избушке мама Люда то и дело перестирывает мокрые лоскутки.
Темноволосая девушка ласково смотрит на Вячеслава. Мне становится немного тоскливо – за прошедшие двадцать лет я никогда не ловил таких взглядов. Чтобы не смущать их, я подхожу к кроватке, где розовая прелестница шевелит ручонками в беспорядочном танце.