— А где она? Что-то я вашей картошки не видела ни одного грамма!
— Потому что ты на рынок ходишь.
— А где же ее взять? Дай адрес!
— Этого я не знаю… Мы сдаем заготовительным организациям, а они распределяют по магазинам.
— Вот я тебя и спрашиваю, где эти магазины? Куда в среднем завезли вашу картошку?
— Надюша, при чем тут мы? Магазинами ведают другие организации…
Подобные разговоры обычно ничем не кончались, и каждый оставался при своем. Иван Петрович на основании документов точно знал, какое количество продукции поступило в продажу для населения, а Надежда Васильевна по опыту знала, что в продаже такой продукции нет.
Раньше Иван Петрович не придавал серьезного значения критическим замечаниями жены, относя их за счет плохого характера, но сегодня почему-то задумался.
В самом деле! Совхозы пригородного треста давно уже сдавали ранние овощи, и парниковой редиски, например, было выращено по две целых и двадцать восемь сотых штуки на человека. Он знал это по документам, и раза два ему привозили агрономы несколько штук редиски сорта «ледяная сосулька» на пробу. Но где она? Может быть, действительно, жена права и их продукция гниет где-то на складах, продается по спекулятивным ценам на рынке или знакомым, как говорил Коля, «по блату», с черного хода. Странно, что этот вопрос никого в Главсовхозе не трогал. Все считали, что их дело управлять, планировать, спускать кредиты, сдавать продукцию и получать оправдательные документы, а куда денутся плоды совхозных трудов — за это отвечали другие.
Мне кажется, что как раз над этим вопросом и задумался Иван Петрович, после того как выслушал ядовитое замечание об огурцах. Но, может быть, я ошибаюсь. Между планирующим отделом Главсовхоза, где работал Иван Петрович, и совхозами была дистанция такого размера, что ни он, ни его начальник даже не представляли, с каким чувством рабочие совхозов готовят парники, сеют, ухаживают и, наконец, собирают урожай. Чувствами плановый отдел не занимался. Творческий порыв, потрепанные нервы, пролитый пот и торжество успешной работы… Ничего этого в номенклатуре планового отдела не числилось и заменялось одним понятием — рабсила.
Пообедал Иван Петрович молча, прочитал свежую газету, затем, как всегда, устроился у окна и взялся за лобзик.
— Надя, а где Николай? — спросил он неожиданно строгим тоном.
— Пошел к приятелю уроки учить.
— А тебе не кажется, что он нас обманывает?
— Коля обманывает?! — удивилась она. — Меня? С какой стати?
— Видишь ли, в чем дело… Если бы он действительно каждый день учил уроки, то получал бы отметки выше двоек…
— У него есть и тройки.
— А ты думаешь, что он не может учиться на четверки и пятерки? Неужели он такой тупой…
— Что значит «тупой»? Коля очень способный мальчик, одаренный, но в школах сейчас такие программы, что можно с ума сойти.
— Но ведь другие дети учатся на пятерки и даже получают золотые медали, — невозмутимо продолжал Иван Петрович.
— А зачем нам золотая медаль? Ну ее!.. Пускай ребенок будет лучше здоровым… А к чему ты завел этот разговор?
— Я думаю о том, что не делаем ли мы ошибки… не слишком ли много воли мы ему даем? По существу, он у нас безнадзорный…
— Не говори глупости! У него есть мать и отец. Не то что у других детей. Как он может быть беспризорным?
— Не беспризорный, а безнадзорный, — поправил Иван Петрович.
— Это все равно! Коля у нас воспитывается свободным. Так и должно быть! Я всегда была за свободу. Когда детям все запрещают, из них воспитываются рабы! Ты хочешь, чтобы он стал рабом? Да?
Иван Петрович понимал, что возражения жены основаны на какой-то неизвестной ему педагогической теории и не решался опровергать передовые идеи, но «новый дух», вселившийся в него после встречи с Угрюмовым, не хотел сразу сдавать позиции.
— Свобода — это, конечно, хорошо, — задумчиво произнес он. — Пускай делает, что ему нравится… Ну, а если ему захочется по карманам шарить? — спросил Иван Петрович и, видя, что жена не поняла, пояснил: — Воровать!
— Да ты в своем уме! — возмутилась Надежда Васильевна. — Как ты смеешь оскорблять своего родного сына!.. Это надо же!
— Подожди, Надюша… Поговорим спокойно. Я совсем не думаю, что он уже ворует. Я только говорю о том, что вдруг ему захочется… Попадет в плохую компанию…
— Да с какой стати ему воровать! Я же даю деньги на эскимо, на кино. Воруют только те, у кого нет денег.
Логика Надежды Васильевны была железная, она легко доказала мужу, что если родители отказывают ребенку в невинных удовольствиях, то тем самым и толкают на путь воровства. К этому она прибавила, что нужно быть очень плохим отцом и совершенно не любить своего ребенка, чтобы возводить на него такие поклепы.
Спорить с Надеждой Васильевной, как видите, было трудно. Иван Петрович терпеливо выслушал все до конца и вернулся к исходному положению.
— Мы с тобой начали говорить о свободе… Мне кажется, Надюша, что ты не совсем верно понимаешь это слово…
— Где уж мне! Я институтов не кончала!
— Свобода — это совсем не значит «делай что хочу»! Человек живет в обществе и должен считаться с другими людьми…
— Например, с тобой! — перебила его Надежда Васильевна. — Ты только о себе и думаешь…
После этого замечания Иван Петрович с грустью посмотрел на жену и прекратил бесполезную дискуссию.
Если читатель думает, что Надежда Васильевна всегда была такой, и в таком духе разговаривала с мужем, то это неверно. В тридцатых годах нашего столетия Надежда Васильевна была прелестным, наивным созданием, восхищавшим не только Ивана Петровича. Звали ее тогда Надюша, Наденька, Наточка и даже Чуточка. Пухлые губки Наденьки произносили такую очаровательную чепуху, что мало кто из молодых людей, окружавших ее, мог остаться равнодушным. У Наденьки было много воздыхателей и поклонников, или как их между собой называли подруги — «ухажеров», но, по воле судьбы и назло своей матери, выбор ее остановился на Иване Петровиче.
Может быть, грусть, застывшая в глазах Ивана Петровича, как раз и объяснялась тем, что он вспомнил тридцатые годы и образ милой, прелестно-наивной девушки, не дававшей ему когда-то ни спать, ни есть, ни заниматься. Была ли это любовь? Вероятно, да! Во всяком случае, это было новое, сильное, неизведанное чувство, захватившее обоих. А следовало ли им жениться? Над этим вопросом молодые люди обычно не задумываются. Какие могут быть сомнения! Если пришла любовь, то значит нужно оформить ее браком. И чем скорей, тем лучше. В те неповторимые дни обоим казалось, что счастье будет продолжаться бесконечно, и чувство их так велико, что его хватит на весь мир… Так оно казалось когда-то… почти двадцать лет тому назад.
Что же все-таки случилось? Когда и кто перевоспитал Надюшу в то, что мы видим сейчас? К сожалению, на этот вопрос не только академия педагогических наук, но даже народная мудрость не может ответить. Русская поговорка честно и с явным недоумением спрашивает: «Все девки хороши, откуда злые жены берутся?»
5. Дама пик
Вторник, среда и четверг прошли для всех служащих Главсовхоза незаметно, но в душе Ивана Петровича они пробороздили глубокий след. Все эти дни он был молчалив, много и сосредоточенно думал, присматривался к посетителям и каждый раз, когда в комнату входила незнакомая женщина, вздрагивал. Необычное состояние Прохорова не ускользнуло от внимания Зиночки.
— Иван Петрович, что с вами? — лукаво спросила она, когда начальник отдела вышел к начальнику Главка с докладом.
— Со мной?.. А что такое со мной?
— Вы что-то переживаете…
— Да нет… ничего особенного. С сыном неважно… Не любит учиться, а меня это беспокоит.
Ответ Ивана Петровича вполне удовлетворил любознательность секретарши. Среди женщин Главсовхоза Прохоров считался хорошим трезвым семьянином, не позволявшим себе никаких дополнительных удовольствий, это мнение сложилось потому, что было точно установлено — «подкожных» денег Иван Петрович не имеет и всю получку отдает жене.
Прошу извинения у женатых мужчин, но я обязан дать пояснение. «Подкожными» деньгами назывались те деньги, что под каким-нибудь предлогом утаивались от жены для личного потребления, чаще всего на выпивку.