Все дело, наверное, было в том, как Тоня на меня смотрела. Она как будто просила взглядом: «Пожалей меня»или, наоборот, «Не жалей». Я один был отмечен этим вниманием: на других мальчишек Тоня если и взглядывала, то совершенно безразлично. Таков уж был ее выбор, и меня очень сердило, что она этот выбор не хочет или не умеет скрывать. Просто хоть на глаза не попадайся: сидит, бывало, с подружками на скамейке, шушукается с ними о чем-то, хихикает, как все, девчонка девчонкой, и тут невдалеке прохожу я. Даже не глядя в ту сторону, чувствую, что она замолчала и сидит, напряженно выпрямив спину, с виноватым лицом, как будто я застал ее за бог знает каким неприличным занятием. Мне вовсе не льстило ее особенное внимание: себя я считал довольно нескладным, даже корявым парнем, были и повиднее, и понахальнее, и повзрослее меня.
Должно быть, во дворе шли какие-то разговоры, потому что как-то раз отец шутя сказал мне: «Да, тещенька у тебя будетне приведи господь», а мама посмотрела на него долгим взглядом и, усмехаясь, покачала головой. Я сделал вид, что не расслышал, и угрюмо углубился в чтение. Странный народ родители, странный и противоречивый: они торопят детей стать взрослыми и в то же время упорно не желают замечать, что дети взрослеют.
Так стоял я у окна, держа Максимку на руках, и смотрел сверху вниз на Тоню, а Максимка потихоньку сползал у меня с рук, сползал, пока не оказался на полу.
Нет, гулять не хочу, сказал он сурово. Дома будем ждать папу. Ты мне лучше «Казахские сказки» почитай.
Я посмотрел на Макса с удивлением: вот ведь человек, все про папу расслышал, но не подал и виду. Характер! А насчет казахских сказокэто уж дудки, я казахскими сказками сыт по горло. Сам читать Максим ленится, но слушать любит, причем десятки раз одно и то же, без малейших отклонений: избави бог пропустить хоть абзац или даже переставить словоон помнит все наизусть. Книги он осваивает полосами: месяцтолько Перро ему подавай, каждый день Перро, пока не взвоешь. А потом Перро летит в дальний угол, и начинается Андерсен, только Андерсени никто больше. Сейчас у Максима идет казахская полоса. В первый раз я и сам читал эти сказки с интересом, мне нравилось выговаривать имена (разные там «Кудайберген» и «Жумагельды»), но после десятого раза стал потихоньку свихиваться, и теперь эта книжка запрятана так далеко, что Максиму ее нипочем не найти.
А между прочим, скоро одиннадцать, сказал я, делая вид, что мне все безразлично: сказки так сказки, гулять так гулять. Сейчас Сидоров выйдет.
Сидоров для Максимабольшой человек, Сидорову пять уже давно стукнуло. Кучерявый такой, голубоглазый, на девчонку похожий, с конопушками на носу и очень шкодливый, Максимкин «заклятый друг».
Но на Максимку мой намек не произвел впечатления. Максимка присел на корточки возле этажерки и стал озабоченно искать «Казахские сказки». Ищи, мой друг, ищи, жизнь коротка.
А между прочим, сказал через некоторое время Максим, повторяя мою загадочную интонацию, между прочим, я с Сидоровым вчера подрался, а ты и не заметил. Он мне глаза засыпал, а я его за это песком накормил. И между прочим, бабушка Сидорова тоже дерется.
Ну и скверно, заметил я. С кем же ты теперь играть будешь? Ведь Сидоровтвой друг?
Друг, ответил Максимка, вывалив на пол груду детских книжек.
А разве можно друзей песком кормить?
Можно. Он поднял голову, посмотрел на меня подозрительно и спросил:Ты зачем «Казахские сказки» спрятал?
Вот беда! Я выглянул в окнои тут, на свое счастье, увидел, что в центре детской площадки стоит кудрявый Сидоров, похожий сверху на одуванчик, и, задрав голову, требовательно смотрит на наши окна. Завидев меня, он тоненько прокричал:
А Максим когда выйдет?
Не знаю! крикнул я в ответ. Я спрошу!
Скажи ему, Сидорову, буркнул Максимка, сидя на полу и продолжая копаться в своих книжках, скажи ему, что я уже одеваюсь.
4
Бабушка Сидорова была женщина опасная: очень старая, очень толстая, если убегать от неене догонит, а если не убегатьто надо иметь в виду, что она ходит с клюкой. Здоровенная такая клюка, с набалдашником, из орехового, что ли, дерева, сучковатая, но оглаженная. Без помощи этой клюки бабушка Сидорова не могла ни сесть, ни поднятьсянастолько была толста, а ходила держа клюку под мышкой, как служащие держат папки с бумагами. Огреть человека клюкой ей ничего не стоило, и она это делала неоднократно, защищая своего кудряша, хорошо хоть не набалдашником, а другим, более легким концом. Поэтому, спустившись во двор, я не отпустил Максимку к Сидорову, а пошел с ним сам. Мне уже не впервой было разбираться со взрослыми, и все бабушки и няни притерпелись ко мне и принимали почти за равного.
Оба сорванца, Макс и Сидоров, подошли друг к другу поближе, оставив между собой около метра пространства, и остановились, подбоченясь и не здороваясь.
Ну, чего? спросил Максим.
Ничего, ответил Сидоров.
Бабушка Сидорова сидела тут же, рядом, на низенькой детской скамейке. Зловещую клюку свою она держала между колен. Лицо у нее было широкое, бледное, равнодушное, но с зоркими быстрыми глазками. Я с ней поздоровался, конечно, она не удостоила меня ответом.
Иди сюда, Максим, сказала она.
Максим сделал вид, что не расслышал.
Кузнецов! грозно окликнула его старуха.
Максимка медленно повернулся и, не глядя ни на меня, ни на старуху, приблизился. Назначение клюки ему хорошо было известно.
Драться будешь? спросила старуха.
Я не знаю, с достоинством ответил Максим. Если он будет, то и я буду. И, подумав, прибавил:Конечно.
Бабушка Сидорова гневно насупилась, пожевала губами. Максим ждал. Я решил вмешаться.
Дети сами разберутся, Лина Петровна.
Бабушка Сидорова повернулась ко мне.
А я и тебя, проговорила она без всякой видимой связи, я и тебя, если надо, огрею.
Я покачал головой.
Нет, Анна Петровна. Нельзя!
Можно! мрачно сказала старуха (в точности как малый ребенок) и даже притопнула ногой, обутой в мягкую домашнюю тапку с помпонами. Вас можно! Вы обои Кузнецовы распущенные! Матерь с вами не справиласьтак я живо расправлюсь!
М-да, положение Я поглядел в сторону Тониного подъезда. Кроме меня с бабушкой Сидорова да наших подопечных. Тоня была единственным живым существом во дворе. Незначительных малышей куда-то увели. Тоня уже не играла в классики, она сидела на подоконнике домоуправления не двигаясь и смотрела на нас.
Ну, тогда мне и за вами придется смотреть, сказал я и сел рядом со старухой на скамеечку. Иди, Максим, играй. Только, пожалуйста, без происшествий.
Максим исподлобья взглянул на меня и вернулся к своему приятелю. Оба забрались на самый верх кучи пескане в песочнице, разумеется, а за ее пределами, и сразу же оттуда стали доноситься задиристые голоса: «Это мой город!», «Нет, мой!».
«Придется смотреть»!.. передразнивая меня, проворчала бабушка Сидорова. Давно ли возгри утирать научился, а уже разговаривает. Поживи-ка с мое
Я молчал. Бабушка лучше меня понимала, что, если я уведу Максима, ей придется несладко: Сидоров ее съест.
Ладно, иди недовольно задвигавшись, сказала старуха. Скучно мне от тебя. Я одна хочу посидеть. Покосившись на меня, она добавила:Небось не обижу.
И, неизвестно зачем, погрозила мне клюкой.
Если вы думаете, что, получив такую внушительную гарантию, я тут же помчался к домоуправлению беседовать с Тоней, вы глубоко ошибаетесь. Еще не изжиты были последствия раздельного обучения, когда девчонки учились в своих особых школах и были для нас все равно что существа из другой галактики; мы, пацаны, еще вспоминали добрые старые времена, когда в нашей школе не было ни одной писклявки. Окажись я с Тоней на необитаемом острове, мне бы не сразу пришло в голову подойти к ней и заговорить. Да и о чем говорить? В общие игры мы не играли («ручейки» и танцы под радиолу по вечерамэто для старших, нас оттуда не то чтобы выгоняли, но попросту игнорировали, давая понять, что без нас интересней), а предположить, что у нас с Тоней есть какие-то общие интересыскажем, она тоже собирает марки, выпиливает лобзиком или увлекается химией, предположить это мне показалось бы диким. Что там говорить: даже братья с сестрами, выходя во двор, тут же решительно расходились в разные стороны.