В себя Ко пришел тогда только лишь на окраине города, а вернувшись к дому дяди не нашел ни дяди, ни дома. Дымящаяся воронкавот и все, что там было и больше ничего! В сердце Ко вспыхнула жгучая ненависть к иностранцам, однако у него хватило ума чтобы сообразить, что в свои тринадцать лет он вряд ли сумеет это сделать и что ему следует набраться терпения и следовать мудрой заповеди: «То, что сгибается, может и распрямиться!».
Вот только денег, чтобы вернуться домой у него не было, и чтобы хотя бы как-то заработать себе на жизнь, он устроился на фабрику Сайго Такамори расписывать иероглифами фарфоровые изделия для тех же иностранцев. Оказалось, что искусство каллиграфии, которому учил его отец, приносит ему куда больше пользы, чем все его умение в катана-до, а ведь там, в школе Эдо, его хвалили и прочили блестящую будущность лет так через пять-десять. Но жить и есть требовалось не тогда, а сейчас и Ко, вспоминая отца, терпеливо расписывал полупрозрачные фарфоровые чашки, которые после этого упаковывали в тончайшую рисовую бумагу, укладывали в деревянные ящики и, пересыпав соломой, отправляли в порт Нагасаки, откуда корабли ненавистных гайдзинов увозили их за море. А потом он уже и сам понял, что в жизни его страны многое изменилось, отправился в Кобэ и записался в морскую школу Кацу Кайсю, готовившую детей самураев в службе во флоте и, в первую очередь, на военных кораблях. Там он начал изучать английский язык, и был настолько прилежен, что практически всего лишь за один год научился на нем хотя бы как-то объясняться.
Однако правительство закрыло эту школу, опасаясь того, что она может стать рассадником антиправительственных настроений, и Ко снова оказался не только не у дел, но и без денег. Тогда он поступил на работу к американскому торговцу оружием в качестве переводчика и вместе с ним объехал многие города Японии по торговым делам. Причем судьба его решилась самым странным образом: он шел по улице и от нечего делать глазел по сторонам. Вот тут-то он и увидел лавку этого американца, который предлагал желающим пострелять из его револьвера, но, не зная ни слова по-японски, только смешил людей. Ко решил воспользоваться случаем и продемонстрировать гайдзину свое знание его языка. И вышло у него это настолько хорошо, что тот тут же предложил ему работать у себя переводчиком, а заодно ещё и помогать торговать. Может быть Ко и не согласился бы работать на гайдзина, но ему очень понравились револьверы, которые так близко он увидел впервые. А уж когда американец позволил Ко выстрелить из одного из них в мишень, только большим усилием воли ему удалось сохранить своё лицо бесстрастным, а самое главноеположить потом револьвер обратно на прилавок.
Удивительно, но ему он почему-то ну просто очень пришелся по руке, хотя раньше он и считал, что ничего приятнее оплетенной шнуром и обтянутой кожей ската рукоятки самурайского меча просто не может быть. Вот так он и оказался в работниках у мистера Дженкинса, и именно в этом качестве с ним и случилось то поистине ужасное несчастье, которое изменило всю его судьбу.
Поскольку американец платил ему довольно большое жалование, Ко было, что посылать своему отцу и сестре. А тут он как раз получил из дома письмо, что сестра его наконец-то выходит замуж и ей нужны деньги на приданое, и если он сможет прислать побольше, то это будет очень хорошо. Ко сразу же выслал отцу все свои накопления и пошел выполнять поручение мистера Дженкинсаподыскать ему новое хорошее помещение для конторы, потому что дела у него шли хорошо, и старое помещение его уже не устраивало. Помещение он подыскал довольно быстро, сводил туда Дженкинса, после чего тот выдал ему на него задаток. И вот то ли Ко устал, то ли думал о предстоящей свадьбы сестры, только он забыл о том, что он в Нагасаки и деньги эти у него тут же украли, причем украли так ловко, что он даже и не заметил, где и когда это случилось. Так он Дженкинсу и сказал. Но тот, раздраженный потерей 90 долларовсуммы по тому времени очень значительной, страшно рассердился и заявил, что это он сам, Ко, украл эти деньги, чтобы послать их сестре на свадьбу, а сам сваливает на воров, как будто бы кто-нибудь ему поверит.
Я самурай! закричал Ко, однако его схватили и отвели в полицию. Там он все объяснил и даже показал расписку почтовой конторы, принявшей у него деньги до кражи, однако начальник полиции, пожилой самурай, сказал так:
Расписка, что ты мне показал, говорит лишь о том, что ты отправил эти деньги своему отцу. Но кто может сказать, что ты не отправил украденные деньги через другую контору или даже не передал их знакомому тебе человеку, чтобы послать их потом? Согласись, что такое вполне может быть, не так ли?
Ко повесил голову, потому, что не знал, что сказать.
Самое простое, что ты сможешь сделать, это написать отцу, чтобы он вернул тебе эти деньги и тогда ты вернешь пропавшие деньги Дженкинсу.
Но тогда моя сестра не сможет выйти замуж! воскликнул Ко и весь похолодел от ужаса. Для нашей семьи это такой шанс
Вот видишь, сказал начальник полиции, ты сам это сказал. Значит, у тебя была серьезная причина украсить эти деньги, и ведь ты же и сам не отрицаешь, что они пропали, когда были именно у тебя?!
Да, это так, воскликнул Ко. Но я самурай и моя честь не позволяет мне лгать!
В таком случае, внимательно посмотрев на Ко, сказал полицейский, ты можешь и не писать отцу, а исполнить свой долг перед ним и перед законом, как это и подобает самураю. Понимаешь, лично я верю в то, что ты говоришь, потому что слово самурая одно. Но в данном случае в дело замешан иностранец, а у них свои представления о чести и с этим уже ничего не поделаешь.
То есть мне остается только односделать сэппуку?
Ты знаешь, что говорит «Хагакурэ»«Сокрытое под листьями»: «Ты можешь потерять свою жизнь, но честь никогда». И сейчас для тебя это единственный выход, пусть даже ты и очень молод. Или ты хочешь коротать свои годы в тюрьме?
Хорошо! Но где и когда мне сделать это? Ведь вы же меня арестовали, и я не могу пойти, куда я захочу?
Я пошлю людей проводить тебя, куда ты этого сам пожелаешь, и один их них станет твоим кайсякупомощником. Если у тебя нет кинжала кусунгобу, то я тебе дам.
Мечи у меня есть, сказал Ко, а вот умереть я бы хотел на берегу моря, у самой воды.
Что ж, тебя туда проводят, а я тем временем я все объясню твоему гайдзину-американцу. Бакуфу сейчас строго спрашивает с каждого, кто обижает иностранцев, так что будет лучше, если я сделаю это сам.
Ко оставалось только однопоблагодарить начальника за его великодушие и послать за своими мечами. «Уж если, как рассказывал мне отец, даже семилетний мальчик сумел сделать себе сэппуку, то мне было бы стыдно не справиться!»подумал он и спокойно направился к морю в окружении конвоя из десятка полицейских. Между тем известие о том, зачем он туда идет, успело распространиться, так что на берегу его встретила уже целая толпа, среди которой было и несколько иностранцев, решившихся собственными глазами посмотреть на сэппуку.
Ко приготовился встать на колени и тогда один из полицейских предложил ему соломенную циновку, между тем как другой уже встал у него за спиной с обнаженным мечом в руках.
Будешь писать? грубо сказал один из полицейских, и протянул ему тушь и бумагу, когда он кивнул ему головой. Только не тяни уж больно-то, а то у нас и без тебя много дел.
Впрочем, Ко успел все обдумать заранее и потому сделал все очень быстро. Он попросил тушь, камень и бумагу, потер кусочек туши о камень и каллиграфическим почерком, как и подобает настоящему самураю, написал следующие стихи:
В жизни все фальшиво,
Есть лишь одна истина,
И эта истинасмерть.
Потом он обнажил живот, взял кинжал за рукоять обеими руками и приготовился уйти в Пустоту
* * *
Батюшка вы наш, Владимир Гаврилович! Хорошо-то как, что вы приехали! воскликнул старый слуга Пахомыч, провожая молодого барина в кабинет к его отцу. А то батюшка-то ваш, нет-нет, да и помянут, что, мол, сынок мог бы мне и почаще писать, потому как чего-чего, а родителя-то забывать негоже. А тут вы, ну прямо как снег на голову Али случилось что? заметил он, внимательно глядя ему в лицо. Вона вы вроде бы как и с лица спали и круги под глазами Так ежели не приведи бог какая хворь прикинулась, так опять же хорошо, что приехали. Лучше, чем в родном-то дому ну где же за вами присмотрит?!