При этом, что интересно, обычно антропологами указанное племя описывается как удивительно миролюбивое. Но какие-то нотки древней мужской бравады, как видно, у них всё же остались. Быка можно просто и быстро убить, но потребность в демонстрации собственной удали не даёт этого сделать так сразу.
Аналогичное описание дано для некоторых африканских племён скотоводов. На ежегодный праздник подбирали самого свирепого и сильного быка, и воины должны были голыми руками поймать его, повалить и задушить. При этом быку удавалось забодать нескольких человек, притом одного или двух насмерть (Риттер, 1968, с. 184). Предварительно "целый час его гоняли по двору. Затем все воины полка, безоружные, бросались на него. Одни получили ранения, но другим удалось кое-как уцепиться за животное и свалить его наземь. Опираясь о рога, как о рычаги, они свернули ему шею и сломали спинной хребет" (там же, с. 54).
Как справедливо замечают исследователи, "надо полагать, что и древние скотоводы эпохи бронзы не просто закалывали покорную жертву ножом или топором, а вступали, вероятно, в опасный поединок с разъярённым животным. То, что наблюдалось у современных скотоводческих народов, это лишь немногие сохранившиеся до наших дней пережитки древних обрядов" (Грязнов, 1977). В этом же ключе предлагается смотреть и на таврокатапсию (прыжки через быка), распространённые в Средиземноморье бронзового векаэто не акробатические игры, как принято считать, а именно казнь быка: "сцены ритуальной борьбы с жертвенным быком, которая была одновременно и общественным зрелищем" (там же). Но это может быть и не так, поскольку прыжки через быка практикуются и у некоторых африканских племён (хамера и бена), где это является лишь элементом обряда мужской инициации. С другой стороны, кое-где всё же упоминается критский праздник, участники которого "своими зубами разрывали на куски живого быка" (Кинжалов, 2009). Как бы там ни было, понятно, что позже бой с быком голыми руками трансформировался в корридуэмоциональное шоу с демонстративным закланием быка для повышения мужского престижа.
Что важно, вся эта ритуальная борьба характерна только против крупного скота, со свиньями или козами такого никто не практикует. Размеры животного очевидным образом выступают значимым фактором для демонстрации мужской бравады. Если экстраполировать эту картину в ещё более древнее прошлое, то охота на мегафауну просто не могла избежать подобного же неутилитарного использования. Бои с одомашненным быком, вероятно, и произошли из древней традиции добывания мужского престижа в битве с крупными животными. Учёные справедливо замечают, что "этот сложный ритуально-мифологический комплекс сложился [] очень рано, вероятно в эпоху охотничества" (Кинжалов, 2009), поскольку в скотоводстве нет противостояния животному, оно есть только в охоте, следовательно, из охотничьей практики оно и пришло.
Состязание человека с быком (тавромахия) в древности было распространено очень широко. Культ бога Митры также был связан с умерщвлением быка в поединке (тавроктония), что, вероятно, подсказывает, что такая традиция действительно восходила к самому началу эры скотоводства. Мотив состязания могучего лидера с неким крупным животным (териомахия) был характерен для многих древних царствдостаточно вспомнить шумерского Гильгамеша, как котёнка, тискающего льва, или ассирийского Ашшурбанипала, также охотящегося на львов. У древних правителей это была распространённая модаохота на опасного зверя, это подчёркивало их статус и мощь. И уж конечно, очевидна неутилитарная сторона в этом деле, зверя не добывали ради пропитания, это был просто вопрос престижа и бравады. Древние признания Ашшурбанипала весьма однозначны в этом вопросе:
"Я, Ашшурбанипал, царь вселенной, царь Ассирии, ради удовольствия моего, охотясь пешком, схватил свирепого льва пустыни за уши [] дротиком рук моих я пронзил его тело" или в другой раз "Я, Ашшурбанипал, царь вселенной, царь Ассирии, ради развлечения моего величества схватил за хвост льва пустыни [] собственной палицей я размозжил ему голову, расколол череп его обоюдоострым мечом".
Фараон Аменхотеп III тоже славился охотой на крупную дичь, и о его достижениях также остались записи: "Число львов, добытых его величеством, его собственной стрельбой, начиная с первого года царствования и кончая десятым годом царствования102 грозных льва" (История Древнего Востока, 1988, с. 454). В другой раз фараон в ходе одной удачной охоты убил свыше 50 диких быков, а через четыре дняещё 40 (там же, с. 452).
Африканские пигмеи охотятся и на слонов, но делают это очень редко. Почему? Да потому что в этом нет необходимости: пигмеям хватает и другой еды, включая дичь поменьше (антилопы, окапи и дикие свиньи). Убийство же слона даёт шанс для бравады, демонстрации охотничьей удали и повышения личного престижадля этого отдельные представители готовы потратить несколько дней на выслеживание слоновьего стада. Если послушать самих пигмеев, то они прямо признают, что убивают слонов для утверждения собственного величия. Натуралистка Энн Патнем описывала тот редкий случай, когда престарелый пигмей сразил слона, и объяснение героя было таким:
" Я уже дед, у меня три сына и внук. Мне хотелось, чтобы они гордились мной. "Так значит, это было проявлением смелости, проверкой собственного мужества", подумала я. В тот день, когда я пошёл на эту охоту, продолжал Фейзи, в деревне не было голодных. Наши сети были полны антилоп и диких птиц. Не было ни одного пустого желудка. Просто я хотел убить огромного слона. Вот и всё" (Патнем, 1961).
В этом монологе всё говорит само за себя. И до чего же он схож с признаниями Ашшурбанипала: я так захотел, и всё.
Именно древняя Великая Охота на мегафауну породила практикуемые впоследствии по всему миру обряды инициации мальчиков, проверяя их готовность для участия в этом чисто мужском занятии. Не случайно все подобные практики связаны с проверкой умения терпеть боль или каких-то физических навыков. Обряды женской инициации распространены в гораздо меньше степени, но даже там, где они есть, не носят характер такой важности, как инициации мужские, что говорит о том, что в древности эти практики формировались в соответствующих условиях, когда главный акцент делался именно на мужчине.
Если до начала Великой Охоты мужчины и женщины, скорее всего, одинаково занимались собирательством, то позже выстраивается культурно обусловленное разделение труда: мужчина отнынеисключительно охотник (он больше даже не мыслится как не охотник), а женщина же продолжает заниматься собирательством. Поскольку такое положение вещей длилось тысячелетия, то это разделение со временем фиксируется в культуре, в её предписаниях. Так рождается гендер: освещённая культурой дихотомия "мужского" и "женского", требующая от мужчины быть охотником, а от женщины делать всё, что женщины и так всегда делали (то есть собирать плоды, рожать и растить детей, обустраивать жилище, отделывать одежды и всё остальное. Вообще всё. Кроме охоты). Поскольку охота на мегафауну была эффектным делом, всякий охотник (то есть всякий мужчина, прошедший обряд инициации), если продолжать сравнения с грандиозным спортивным состязанием, сам по себе становился культовым. Мужчина стал героем, феноменом, не менее грандиозным, чем его Великая Охота. Так вместе с гендером рождается и деление на престижные дела и остальныенепрестижные. Женщины, дети и старики были отнесены к категории людей, выполняющих всё непрестижное. Со временем это выливается и в презрение к тем, кто выполняет непрестижные работы. Особенно это касалось женщин, поскольку маленькие мальчики со временем ещё станут мужчинами, а старики ими уже были, то женщина оказывалась единственной, у кого не было никаких шансов стать Мужчиной, даже примерно ему уподобиться. Женщина и весь женский труд становятся презренными. Отныне Мужчине заняться "женской работой" было немыслимо. Это стало бы не просто оскорблением, но даже угрозой развенчать конкретного Мужчину, лишить его мужественности, его почти сакрального статуса (всякое сравнение с женщиной или же занятие "женскими делами" считаются оскорбительными даже в современном западном обществе).
Так рождаются и по сей день широко распространённые сакральные представления о женской нечистоте и о её угрозе для Мужчины. Антропологам давно известно, что представления о нечистом почти всегда связаны с женщиной: это и табу менструации, когда женщин даже изолируют от общества, чтобы никто ненароком не повзаимодействовал с её выделениями; это и полагание женщины какое-то время нечистой после родов. Помимо этого во всех культурах деление на "правое" и "левое" также связаны с представлениями о "чистом" и "нечистом", и вместе с этим же с "мужским" и "женским" "левое" (нечистое) всегда ассоциируется с женским. Если правой рукой принято есть, потому что она считается "чистой", то все нечистые дела принято делать левой рукой (к примеру, подмываться). Именно в плане выполнения всего нечистого левое и совпадает с женщиной. Левое тождественно женщине через связь с нечистым.