Молодая, обладавшая приятным голосом врач представилась Ириной Николаевной Бабенко. Она самолично наложила больному на лоб несколько коротких швов, а наново туго перебинтовала ему голову ассистирующая ей при этом молчаливая, в возрасте, медсестра с неприступным выражением широкого лица. С помощью тазика и резиновой губки Алексея Валентиновича аккуратно обмыли от крови; раздели до пахнущего собственным потом белья; перевезли на каталке в набитую десятком больных просторную палату; переложили на свободную койку с низко провисшей под его большим весом панцирной сеткой, прикрытой продавленным матрацем, и оставили в покое, сделав еще один укол и настоятельно рекомендовав поспать. Он, очевидно под воздействием последнего укола, расслабился и действительно провалился в сон, со смутной махонькой надеждой проснуться уже в своем родном времени и собственном, пусть даже и тщедушном и немолодом теле.
К его огромному сожалению, махонькая надежда так и не оправдалась. Проснулся он, еще не открывая глаз, от прикосновения чужой горячей ладони к своему предплечью. Незаметно размежил веки: на краешке его койки примостилась довольно симпатичная лицом полноватая девушка в белом халате, именно ее прикосновение он и почувствовал сквозь сон. Рядом с ней стоял веснушчатый огненно-рыжий парень с простецкой и жизнерадостной даже в переживании физиономией, его халат был небрежно наброшен на узкие плечи.
Проснулся! чересчур бодро отреагировал парень. Здорово, Санька!
Колька, не шуми, грудным мелодичным голосом одернула парня девушка. Сань, ну ты как? обратилась она уже к Алексею Валентиновичу и ласково погладила по предплечью, плохо тебе?
Плохосогласился «Сань». Слабость во всем теле, голова, как на карусели и тошнит И еще Память у меня напрочь отшибло Не помню ничего
Ну, меня-то ты хоть помнишь? опять влез улыбающийся парень.
Извините, не помню
Ты что? Меня на вы? удивленно разинул рот парень.
Колька! снова одернула рыжего хлопца серьезная девушка, помолчи, пожалуйста. Дай мне поговорить.
Да, да, конечно, Клава, стух веснушчатый, поговори ты.
Сань, с надеждой обратилась девушка, тревожно нахмурив темные густые брови, а меня ты узнаешь?
Нетлежа передернул плечами Алексей Валентинович. Извините. Я после аварии, как оказалось, вообще ничего не помню. А вы кто?
Да Клава я, жена твоя, в уголках синих глаз девушки заблестели подозрительные капельки.
Клаваповторил за ней Алексей Валентинович, жена моя А вы, то есть ты, красивая Думаю, повезло мне с тобой.
Набрякшие в Клавиных глазах капли хлынули по полным щечкам ручьями, девушка смахнула их ладошкой, обхватила Алексея Валентиновича за широкие плечи и осыпала его лицо влажными поцелуями. В своем «прошлом» теле, Алексей Валентинович был человеком женатым и по чужим постелям не гуляющим. В супругах у него уже больше двадцати лет была его же ровесница Лена; красота которой, вполне естественно, с годами незаметно поблекла в возрастных морщинках, обвисшей коже на лице и ранней седине. Молоденькими девушками, знакомыми и незнакомыми, он мог любоваться только чисто эстетически; мысли об адюльтере ему даже в голову не приходили. И вдруг: молодая, красивая лицом и пышными формами деваха оказывается его теперешней женой. Обнимает, прижимается тяжелой грудью, целует, слезами орошает. Да-а-а Мимо воли его новое мужское естество на это отреагировало достаточно бурнохорошо еще, под одеялом было не заметно. И никуда от этих ласк не денешься. А если разобраться, то еще, можно сказать, или повезло, или могло бы быть и хуже: внешне Клава очень даже привлекательна (хотя его прошлая жена была гораздо стройнее), а вот если бы его здешний прототип был любителем чрезмерной женской полноты или, наоборот, анорексичной худобы? Или сам был бы старичком, а жена морщинистой беззубой старухой?
Клава, да ты успокойся, не надо так плакать, обнял новоявленную жену за оказавшуюся под халатом довольно полной талию Алексей Валентинович. Я ведь все-таки живой, руки-ноги целые, из поврежденийтолько пустяшные порезы на лбу. Ну, правда, память напрочь отшибло от сотрясения мозга. Но памятьэто ведь не разум. Я ведь не сумасшедшим стал Вроде, соображаю Хотя, со стороны, виднее. Вот пообщаюсь сейчас с вами обоими, и вы мне скажете: чокнутый я или только обеспамятевший.
Клава выпрямилась, достала откуда-то платочек и вытерла свое раскрасневшееся влажное лицо, глянула на «своего» мужа и протерла от слез и поцелуев этим же мокрым платочком лицо уже ему. Наведя маломальский, как она полагала, порядокспрятала свой платочек куда-то под халат и опять положила свою горячую ласковую ладонь на руку любимому.
Клава, а расскажи мне про меня, да и про себя тоже. Может, я так легче все вспомню.
Как тебя зовут, помнишь?
Если честно, то нет. Не помнил. Но мне милиционер сказал, который документы мои смотрел: Нефедов Александр Александрович. Шоферю на полуторке. Работаю на паровозостроительном заводе в транспортном цехе. Так?
Так, встрял веснушчатый, на паровозостроительном, как и я, как и Клава. Я, напоминаю, твой лепший кореш еще по колонии, Колькой меня кличут, Гуриным Колей. А теперь я тоже шофер и тоже на полуторке. Вот только сейчас мне Палыч разрешил с Клавой к тебе на эмке съездить. Я ее, как начальство домчал, чтобы поскорее тебя проведать. Клава меня всю дорогу подгоняла, словно кучер лошадь. А Палычэто наш начальник транспортного цеха. Может, хоть его вспомнишь?
Не-а, не вспомню.
А жаль, мировой мужик. За своих всегда горой стоит. Да он же сам к тебе в больницу ехать собирался. Но совещание у него какое-то Не смог. А Клава ждать ни как не хотела, грозилась на попутках добираться. Так он мне велел эмку взять и ехать. Так-то, брат.
Погоди, Коля, погоди, остановил словоохотливого приятеля Алексей Валентинович. Про Палыча я вкратце понял. Вы мне, ребята, про меня самого лучше расскажите. В какой это я колонии с тобой был?
В Куряжской, имени Горького. Не помнишь?
Нет. Мы с тобой что, уголовниками были?
Да нет, не так, чтобы очень, засмеялся Колька. Колония у нас была детская, а мы были просто шпаной беспризорной. И ты, и я. В конце двадцатых нас туда загребли. Вначале тебя, а потом и меня. Там мы с тобой и сдружились. Ты всегда здоровяком был, а я мелким шкетом. И ты меня под свое авторитетное крыло взял, не давал прочим пацанам в обиду.
А до колонии, что со мной было, не знаешь? Откуда я родом? Что с родителями?
Нет, не знаю. Как-то о прошлом мы не любили вспоминать. У многих оно было совсем нехорошее. Нами тогда Макаренко руководил, и его политика была: забыть все свои прошлые «подвиги» и начать жизнь с чистого листа. Так что, обычно никто и не откровенничал.
А сколько мне лет? спросил Алексей Валентинович.
По документамдвадцать один, ответила уже Клава. Восемнадцатого года ты считаешься. И насчет твоего детства, кое-что могу рассказать: то, что от тебя же и слышала. Родителей ты своих совсем не помнил, где родилсятоже. Так только, были у тебя какие-то отрывочные воспоминания. Большая городская квартира. Богатая квартира. Огромный бородач, в военной форме, у которого были золотые часы с музыкой, а на часовой цепочкемножество разных золотых же брелоков, которые ты любил трогать. Высокая женщина, которая куда-то везла тебя на извозчике, и тебя сильно трясло на булыжной мостовой. Потом ты жил у какой-то доброй толстой бабушки в подвале. Бабушка с тобой была ласковая, называла Сашенькой и сиротинушкой, но еды у нее вечно не хватало, и ты все время хотел кушать. По твоим словам, полностью осознал ты себя уже мелким шкетом в компании беспризорников в деревянном небольшом городишке где-то на очень широкой реке. Периодически вас отлавливали, помещали в детские дома, оттуда ты сбегал, колесил по железным дорогам в собачьих ящиках и на крышах, приставал к новым компаниям беспризорников. Пока не попал в Куряж к Макаренко. Вот Макаренко ты боготворил, он не одного тебя перевоспитал и сделал человеком.
Еще в колонии, снова подключился Колька, ты увлекся техникой: автомобилями и тракторами. И чинить их помогал, и ездить научился. Потом и меня к ним приохотил. Курсы водителей в Осоавиахиме идва новоиспеченных водителя на паровозостроительном. Поселились мы с тобой в общаге, завод нам койки выделил в одной комнате. В первый же рабочий день, как пришли в контору оформляться, ты втюрился по уши в одну из наших машинисток. В столовой ее приметил и все. Просто очумел от такой красотищи.