Вернулась к лежаку. Кряхтя подобрала старую клюку и тяжело, с трудом переставляя больные и ни в меру раздутые ноги поковыляла вслед за «сорочьим наказанием».
Время было предрассветное. Тихое. Весь баймак был погружен в пелену низкого тумана, медленно ползущего вдоль берега, от чего, казалось, что всё окружение находится в равномерном плавном движении, превратившись в одну огромную нереально потустороннюю реку.
Дануха огляделась. Идиллия была полнаясама безмятежность. Она прикрыла веки и медленно начала поворачивать голову. Сначала справа на лево, затем слева на право. Вековуха как локатором прощупала всё окружение своим ведьминым зрением. А что тут такого. Все бабы на белом свете ведьмы, кто бы с этим спорил. Вот только большуха Нахушинского рода даже среди их шабошного отродья была ведьмой особенной.
Наконец она приоткрыла с прищуром заспанные глазёнки, внимательно всматриваясь в туман на реке. Опять закрыла и резко зашмыгала носом, будто собака угол обнюхивает, после чего громко хрюкнула, смачно сплюнула и в сердцах свирепо выдала:
Убью, дрянь пархату, и стала шарить взглядом по земле в поисках Воровайки, но умной птицы уже и след простыл, оттого прошипела злобно в туманную тишину грозя увесистым кулаком, поймаю сучку. Перья повыдёргиваю, затолкаю во все дыры что найду. Особливо в твою мерзкую глотку.
Сорока объявилась лишь к полудню, когда баймак отобедал в полном составе. Неистово мечась над площадью, что была выровнена в центре поселения меж бабьих жилищ и стрекоча во всё своё сорочье горло, она поднимала нешуточную тревогу.
Дануха в то время баламутила прибрежную воду реки босыми ногами, нашёптывая заговоры на излечение отёкших во все стороны конечностей. Так сказать, проводила лечебные процедуры. Услышав истеричный ор сожительницы, большуха встрепенулась словно кто под зад под дал. С силой сомкнула веки, переключаясь на другой, только ей ведомый режим восприятия окружающего мира, и принялась принюхиваться.
Тут же резко дёрнула седой башкой как от удара в лоб, распахивая округлившиеся зенки в ужасе. Завертелась юлой в поисках клюки, воткнутой в песок у самой кромке воды в двух шагах, и схватив ручную подмогу торопливыми шажками полезла на пригорок, что был насыпным валом отделяющим реку от площади.
Подъём в общем-то был не так и крут, но для неё с её ногами он казался чуть ли не вертикальной стеной. Обычно спускалась и поднималась баба в стороне чуть дальше, где подъём был более пологим, и тропа там натоптана наискось под углом, но из-за спешки ринулась на прямую.
Предчувствие неминуемой погибели тащило вековуху кротчайшим путём чуть ли ни за шкирку. Подниматься пришлось на карачках, одной рукой опираясь на клюку, другой хватаясь за пучки травы, поэтому даже заслышав непонятный грохот Дануха ничего разглядеть из того, что там творилось, была не в состоянии. Лишь одолев подъём, запыхавшись до присвиста в горле она, ещё не разогнув спину задрала голову и первое что увидела, заставило её вообще забыть о дыхании.
На бабу неслось огромное, чёрное и мохнатое страшилище, издающее тяжёлый топот с грохотом, от чего даже Мать Сыра Земля в испуге занялась дрожью. Чудище в одно мгновение поглотило скрюченную вековуху, засосав в безмерную и абсолютно пустую черноту, где она намертво прилипла к такой же чёрной, но очень липкой паутине.
Почему в паутине? Дануха таким глупым вопросом не задавалась. Чай по возрасту уже не любопытная. Она просто поняла, что попала в безразмерную паутину, вот и всё объяснение. Помнила только, как во что бы то ни стало пыталась отклеиться от её липких объятий, но та хоть и поддавалась накоротке, держала пойманную крепко да так, что баба даже пошевелиться особо не могла
Паутина, паутинка, кружевное полотно. Неожиданно большуха осознала себя стоящей на пороге собственного кута, а перед ней в пустоте, уронив голову на грудь замерла Тихая Вода, одна из тех двух прошлогодних невесток, купленных его сыномродовым атаманом Нахушей в каком-то дальнем баймаке.
Особых нареканий у неё на эту молодуху не было. Под сыном не брыкалась, зубы не скалила, приняла его со всем почтением. Забеременела как положено. Нормально выносила, родила словно не первородка, а рожавшая баба. Вот уж почти год выкармливает поскрёбыша. Хорошенькая растёт девка ничего не скажешь, здоровенькая.
Не плохой бабой станет, послушной, покладистой. Подумала тогда Дануха принимая из рук невесты разрисованное ярко-красное яйцо. И тут же на ощупь учуяла какую-то странность, не правильность. Пригляделась. Ба.
Дануха хоть и числилась вековухой, но на глаза не жаловалась. Вот зубов было мало, всего три. А глаза были на месте и остры, и зорки. Поэтому ей не составило труда разглядеть на подарочном яйце тонкую ажурную сеточку. А как покрутила в пальцах и рассмотрела, поняла, что на яйцо искусно наклеена паутина. Да так ладно, что не разрыва ни видать, ни стыка. Всё ровненько.
Лепо, похвалила её Дануха, продолжая разглядывать неведомую поделку, кто ето тебе науськал?
Сама, Матерь рода, елейным, мягко стелящим голоском ответствовала невестка, правда получилось не с первого раза, но я упорная.
Глянь-ка на неё, сама она. Ну чё ж, упорна, приходь на Моргоски, ответила большуха на её затейливый подарочек и при этом снисходительно кивнула.
Благодарствую тебе Матерь рода, буквально пропела Тихая Вода, резво кланяясь низко в пояс до земли с рукой как положено.
«Подмазала, как подлизала», подумала тогда про неё суровая Дануха, расплываясь в хищной улыбке голодного людоеда, ничего хорошего молодухе в будущем не предвещающей. Тут невестка испарилась будто не было
Вот Дануха уже сидит во главе праздного стола, накрытого прямо на поляне у реки, и всё вертит в пальцах подарочное яйцо, продолжая его внимательно разглядывать. А вокруг будто в безмолвии весь её бабняк в полном составе пуза набивает.
Справа увидела Сладкую, свою лучшую и единственную подругу, что без зазрения совести всё ела и ела. Жрала и жрала, загребая обеими руками в рот всё подряд. Скоро лопнет, подумала беззлобно и с каким-то равнодушием Дануха как о свершившимся факте, но тут же задумалась. А куда эта жирняга у себя внутри всё складывает? Напрямую в жопу свою безразмерную чё ли?
Вдруг у Данухи ни с того ни с сего по всему её широкому телу мурашки побежали и пробрал озноб. Оглядела поляну увесистым тяжёлым взглядом будто искала виноватую, и на краю заприметила стоящих на коленях трёх новеньких просительниц в бабняк, ожидающих её решения.
Для начала подозвала Цветущую Сирень. Эта молодуха была из своих, доморощенных и ей, как и двум невестам из других баймаков предстояло преодолеть последнее испытание для посвящения в законные бабы.
Пройти эту плёвую проверку на желанное «бабье право» было с одной стороны проще пареной репы, а с другой, оно для кого-то становилось абсолютно невыполнимым. В лепёшку расшибались, а не получалось.
Задание с виду простенькое. Большуха каждой по очереди вручала деревянную посудину, уже изрядно почерневшую от времени, что-то вроде глубокой миски, вырезанной из цельного куска липы, и отправляла просительницу на родник принести ключевой воды. Ей, видите ли, пить приспичило.
Та бежала к источнику, зачерпывала воду в миску и доставляла большухе с превеликим почтением. Вот и всё испытание. Но если бы было всё так просто как сказано, то молодухи бы не топились после этого, а такое порой случалось, хоть редко да метко. Притом топились до смерти.
Во-первых, сложность заключалась в том, что родник был не простой, а самый что не наесть «змеиный», особенный. Охраняла его старая белая гадюка. Не знаю сколько живёт обычная ползучая тварь, но эта похоже пережила уже не одно людское поколение.
Ни одну большуху видывала и ни одного человека на тот свет спровадила. По какому принципу гадина отбирала людей точно никому не было известно, но местные бабы верили, что худого ни за что не подпустит к священному роднику. Либо ещё на подходе пугнёт, либо укусит, когда тот пьёт, не подозревая беду.
Вторая особенность родника состояла в том, что хоть и был он с виду обычным источником, но не являлся таковым для Нахушинского бабняка и тем более для большухи, ведающей его секретами.
Дануха ту воду не пила, а производила с ней три очень странных на вид действия. Сначала она эту воду нюхала. Хотя та хоть занюхайся ничем ни пахла. Обычная, кристально чистая, родниковая.