Прощаясь, лётчики жали мне руку с тем же радостным восторгом, что и при встрече. Затем кто-то из БАО отвёл меня в столовую. Лётчиков кормили хорошо. Мне дали щи, кашу с тушёнкой и компот. Вид, запах, вкус этой давно не виденной родной еды Можно было умереть от счастья прямо с ложкой в руках!
Приглядываясь к военным, я старалась освоиться с погонами на их форме. Ужасно странно и даже нелепо для меня они выглядели. Особенно после всей фашистской пропаганды о реформе знаков различия в РККА, которой я наслушалась и начиталась.
В пустой по дневному времени жилой комнате связисток мне выделили койку, выдали чистое бельё. Сказали: отдыхайте, разбудим вас, когда придёт пора. Ложась, я думала, что от волнения не засну. Собиралась сделать очистительные практики и связаться с девчонкамивпервые сделать это, не таясь и не оглядываясь, с советской земли! Однако стоило мне вытянуться на спине и развести в стороны руки, раскрыв ладони, как сознание отключилось.
Очнулась я от того, что меня окликали и мягко трясли за плечо. За окном серели сумерки. Целый день я проспала без единого сновидения, ни разу не повернувшись с боку на бок, даже не шелохнувшись.
На сей раз предстояла посадка в большой военнотранспортный самолёт с окошками и лавками вдоль бортов.
Оказалось, что ждали группу венгерских антифашистов, также переправленных через линию фронта и летевших в Москву. Только что началась оккупация Венгрии немецкими войсками: Гитлер стремился предотвратить её выход из войны на стороне Германии. Часть антифашистов ушла в ещё более глубокое подполье, а других пришлось спасать, спешно вывозя из страны. Заодно в Москве товарищам предстояло пройти какую-то дополнительную подготовку и инструктаж. В группе, кроме венгров, были один немец-коммунист и чех.
Мы быстро нашли общий язык. Им стал русский, на котором некоторые из делегации говорили довольно сносно. Я не стала афишировать, насколько глубоко знаю немецкий, хотя он, наверное, здорово облегчил бы дело. Но приобретённый за два года акцент мешал и русской меня признать. Венгры деликатно не спрашивали, кто я и откуда. Я лишь самую малость помогла их деликатности своими методами. Всё равно было общее приподнятое настроение, ощущение братства и товарищества в большом общем деле. Мы обсуждали ситуацию на фронтах, настроения на оккупированных немцами территориях и необыкновенно много говорили о послевоенном мире: каким он будет, как лучше его устроить и чем каждый мечтает заняться в мирное время. Только о своей нынешней работе каждый старался молчать.
Говорили и о фашизме, обсуждали его причины и трудный вопрос о том, как же после освобождения включить в новую жизнь людей, которые верили в фашизм, поддерживали его и, возможно, будут до конца дней хранить верность его идеологии. Перешли на отношение нацистов к тем, кто не вписывался в их представления об идеальном устройстве мира.
Герман рассказывал мне о той стороне жизни и деятельности рейха, которая тщательно скрывалась, о которой даже и не всякий гестаповец имел ясное представление. Но от попутчиков я узнала куда больше. Двое из нихнемец и один венгруспели побывать в концлагерях и бежали. Слушая их, хотелось проснуться, как от дурного сна.
Недаром атмосфера Германии была пропитана такой гнетущей энергетикой, и мне с самого начала чудился в благополучном, ухоженном Берлине трупный запах! И ещё я поняла, что за просветлённые души приходили на этой неделе и сломили чёрное колдовство шестого этажа: замученныете, кто одолел страх!
На самом деле мои попутчики испытывали сильнейшее хроническое утомление, поскольку жили годами в постоянном напряжении подпольной борьбы. Внезапнокак произошло и со мной! им удалось вырваться на волю из-под гнёта опасной двойной жизни. Но, так или иначе, они покидали милую, знакомую до последнего камушка отчизну и летели навстречу полной неизвестности, я же вернулась домой. Вначале все испытывали перевозбуждение, не могли нарадоваться и наговориться всласть. Долго ли, коротко ли, оживлённая беседа сменилась повальным сном. Я, напротив, выспавшись на границе, чувствовала себя по-прежнему бодрой. С каждым километром я приближалась к сердцу моей родины, и сил только прибавлялось.
Время от времени я расплющивала нос об иллюминатор, но без толку: что увидишь безлунной ночью, сквозь облачность на огромной территории, где всё ещё соблюдается режим светомаскировки?!
По пути мы разок сели для дозаправки и взяли курс на Москву.
Между тем мыслями я всё ещё оставалась в Берлине: в незавершённых делах, в недоразгаданных загадках. Благодаря характеру работы и влиянию Германа я, наверное, стала ужасной реалисткой, потому что мне вовсе не было интересно фантазировать о возвращении в Москву, о предстоящих встречах: ведь спустя всего несколько часов это и так произойдёт. Вот тогда-то точно не останется времени подумать о том, что сделано и не сделано в Берлине, спокойно проанализировать события последних недель.
В последнее время, особенно после Нового года, что визионеры, что спириты невероятно активизировались. Чуть ли не вдвое чаще я участвовала в сеансах. Но если визионеры по-прежнему позволяли себе творческую свободу, то спириты теперь работали согласно жёстким инструкциям. При этом в работе оккультного отделения в целом произошла перемена. «Чистая» наука была отодвинута далеко в сторону. Сотрудники, как спятившие кроты, безостановочно перерывали материалы архивного фонда и обширной библиотеки «Аненербе». Теперь это делалось даже не для подтверждения информации, добытой медиумами.
Упрямо и поспешно составлялись списки всего, что может представлять ценность, на территориях, которым недолго оставалось входить в состав «Великой Германии». Выписывали, что необходимо и что желательно изъять из музеев, библиотек, частных коллекций. Каждое отделение составляло свои списки, в том числе моё оккультное. Сама я почти не участвовала в этой работе: и так считалось, что фрейлейн Пляйс загружена больше положенного как визионер и медиум. Но в «Аненербе» списки активно обсуждались, поскольку производилось их согласование внутри отделений, а также между родственными подразделениями.
По направлению поисковкак архивных, так и спиритическихя могла ясно представить, на каких территориях немцы чувствуют себя наименее уверенно и готовятся к отступлению, какие города и веси они уже совсем собрались сдать.
Герман проявил максимальное внимание к моим докладам о списках, а заодно стал интересоваться и «кладоискательскими» сеансами.
Я фиксировала, какие задачи были поставлены на сеанс и какие уточняющие вопросы задавали ведущий и наблюдатель. Из этого становилось понятно, что немцам уже доподлинно известно и насколько они близки к цели.
Во время приёма особенно важной информации из тонкого мира мне иной раз удавалось создать помехи. Не разрывая круга, я многократно усиливала поток. Оккультисты «Аненербе» не привыкли к чистой энергии: больше питались чужой, переработанной; в интенсивном потоке они терялись, «слепли» и «глохли». После этого я, выступая в роли медиума или в обсуждении, гнала правдоподобную «туфту», которой никто из присутствовавших не мог ни подтвердить, ни опровергнуть.
Герман обещал, что, если будет хоть малейшая возможность, наши обязательно постараются раздобыть сокровища, опередив немцев. Но каким образомна оккупированной территории?! Подключат нелегалов или партизан, можно отправить десантсмотря по обстановке. Возможностей больше, чем мне положено знать. Очередной щелчок по носу даже не огорчил: главноесделать всё, чтобы риск, на который пойдут наши, оправдался!
Как ни радовалась возвращению домой, я беспокоилась: кто ж теперь добудет сведения о поисковой активности «Аненербе», кто и как сумеет запутать, сбить со следа опытных оккультистов и поисковиков?
Вероятно, после курсов усовершенствования меня скоренько отправят назад с правдоподобной легендой о моём исчезновении. Это будет правильно.
Опять же, только подобралась к изучению неизвестной системы защиты, в которую Линденброк обещала меня включить. Досадно, что начала выяснять так поздно, досадно, что не сумела самостоятельно выявить её существования.
Я ведь заметила какую-то незнакомую и непонятную мне энергетическую активность ещё в ноябре, при авианалётах англичан. Не рискнула как следует прощупывать союзников, чтобы ничего не нарушить в их работе: некоторые нейроэнергетические действия крайне чувствительны к любому несогласованному вмешательству, даже дружественному. Вообще говоря, одно не исключает другого: возможно, что английские специалисты помогали своим пилотам, а немецкие старались им помешать. Если бы о потерях ночных бомбардировщиков можно было судить по сводкам, которые передавало немецкое радио! А такгадание на кофейной гуще. Дома выясню.