Зрачки у девицы были огромные, во весь глаз, челка блестела, как пластиковая.
Вот так вот и вышло, что стояла теперь Шеветта с настоящим стеклянным бокалом настоящего французского вина в одной руке и самым крохотным бутербродом изо всех, встречавшихся ей на жизненном пути, в другой, стояла и думала, скоро ли гостиничный компьютер сообразит, что слишком уж долго она здесь задерживается. Здесь-то, конечно, искать ее не станут, кто-то выложил очень и очень хорошие деньги, чтобы спокойно и без помех оттянуться, это ж и дураку понятно.
Весьма интимная вечеринка, никто и ничего не боится, решила Шеветта, глядя в распахнутые двери ванной, где голубое трепещущее пламя мощной, как паяльная лампа, зажигалки высвечивало плавные обводы дутого стеклянного дельфина и лица людей, куривших через негочерез кальянопиум.
И не одна комната, а уйма, все связанные друг с другом, и людей тоже уйма, все больше мужчины в пиджаках на четырех пуговицах, в крахмальных рубашках с высокими, наглухо застегнутыми воротничками, а вместо галстуковмаленькие булавки с камнями. Платья, какие на женщинах, Шеветта видела прежде только в журналах. Богатенькие люди, точно, богатенькие и иностранцы, не наши. А может, богатыеони все не наши, а иностранцы?
Она доволокла японскую девицу до длинного зеленого дивана и придала ей горизонтальное положение. Девица сразу засопела в две дыркипусть полежит, теперь-то она в полной безопасности, разве что кто-нибудь не заметит и сядет.
Присмотревшись получше, Шеветта обнаружила, что она здесь не одна такая, не по общей форме одетая. Вот для начала парень в ванной с этим здоровым желтым «Биком», но онслучай особый. И ещепара вполне очевидных тендерлойнских девушек, возможно их затащили сюда для местного колорита, что бы это словосочетание ни означало.
А теперь тут еще этот засранец, лыбится своей противной пьяной рожей. Шеветта положила руку на складной ножтоже, как и куртка, позаимствованный у Скиннера. У ножика этого была выемка в лезвии, под большой палец, чтобы можно открыть одной рукой. Керамическое лезвие в три дюйма длиной, широкое, как столовая ложка, и жутко зазубренное. Фрактальный нож, как выражается Скиннер, режущий край вдвое длиннее лезвия.
Вы, я вижу, не очень веселитесь, сказал этот тип. Европеец, но откудане понять. Не француз. И не немец.
Кожаная куртка, но совсем не такая, как у Скиннера, табачного цвета и сделана из шкуры какого-то невероятно тонкокожего животного; можно подумать, что и не кожа это совсем, а плотный, тяжелый шелк. Шеветта вспомнила запах скиннеровской комнаты, запах пожелтевших журналов, некоторые из них такие старые, что картинки даже не цветные, а разных оттенков серого; вот такой же серый, без красок, бывает иногда город, если смотреть с моста.
Все было прекрасно, пока ты не появился, сказала Шеветта, решив про себя, что пора и сматыватьот этого мужика жди неприятностей.
Скажи мне, пожалуйста, не отставал тип, внимательно оглядывая ее куртку, и футболку, и ездовые брюки, какие услуги ты предлагаешь?
Что-то я ни хрена тебя не понимаю.
Абсолютно очевидно, говорит засранец, указывая в противоположный угол комнаты на тендерлойнских девушек, что ты имеешь предложить нечто значительно более интригующее, слово перекатывается у него во рту, как камешек, чем эти особы.
Шел бы ты в жопу, говорит Шеветта. Я рассыльная.
Засранец молчит и смотрит как-то странно, словно что-то до его пьяных мозгов понемногу доходит. Потом он закидывает голову и хохочетможно подумать, Шеветта рассказала самый смешной в мире анекдот. Перед ней пляшут очень белые, очень качественные и, конечно же, очень дорогие зубы. У богатых, говорил Скиннер, никогда не бывает во рту никакого железа.
Я что, смешное что сказала?
Засранец вытирает выступившие слезы.
Да у нас же с тобой много общего.
Сомневаюсь.
Я тоже рассыльный, заявляет он; только какой же из такого хиляка рассыльный, думает Шеветта.
Курьер, говорит он таким голосом, словно сам себе это напоминает.
Ну и двигай ногами, говорит Шеветта, обходя его, и в тот же момент гаснет свет и врубается музыка, и она по первым же аккордам узнает, что это «Крутой Коран», последний ихний хит «Подружка Господа Всевышнего». Шеветта торчит на «Крутом Коране» как ни на чем и всегда врубает их, когда на байке и нужно гнать побыстрее, и сейчас она двигается под музыку, и все вокруг тоже танцуют, и даже эти, подкуренные, в ванной, тоже.
Избавившись от засранцаили, во всяком случае, временно о нем забыв, она замечает, насколько лучше выглядят эти люди, когда не слоняются просто так, а пляшут. Напротив нее оказывается девушка в кожаной юбке и коротких черных сапогах с побрякивающими серебряными шпорами. Шеветта улыбается, девушка тоже улыбается.
Ты из города? спрашивает девушка, когда музыка смолкает.
Это она в каком же смысле? думает Шеветта. В смысле, что я работаю на мэрию? Теперь, когда девушкавернее будет сказать: женщинане танцует, она выглядит заметно старше, ей, наверное, лет под тридцать и уж всяко больше, чем самой Шеветте. Симпатичная, и не так, как это бывает, когда вся красота из косметички выужена, темные большие глаза, темные, коротко подстриженные волосы.
Из Сан-Франциско?
Шеветта кивает.
Следующая мелодия постарше ее самойэто вроде бы тот черный парень, который переделался в белого, а потом его лицо сморщилось и облезло. Она ищет свой бокал, но разве тут найдешь, они все одинаковые. Японская куколка уже очнулась и лихо отплясывает, ее глаза безразлично скользнули по Шеветте, не узнаёт.
В Сан-Франциско Коди всегда умеет найти все, что ему нужно, говорит женщина; в ее голосе какая-то беспросветная усталость, а еще как-то так чувствуется, что все происходящее кажется ей очень забавным. Немка. Да, точно, немецкий акцент.
Кто?
Наш гостеприимный хозяин.
Женщина чуть приподнимает брови, но улыбается все так же широко и непринужденно.
Я тут, в общем-то, случайно зашла
Если бы я могла сказать такое про себя! смеется женщина.
А что?
Тогда бы я могла выйти.
А тебе что, здесь не нравится?
Вблизи чувствовался ее дорогой запах. А как же, наверное, от меня-то воняет, забеспокоилась Шеветта. После целого дня верхоми ни разу в дэше. Но женщина взяла ее под локоть и отвела в сторону.
Так ты не знаешь Коди?
Нет.
Шеветта снова заметила того пьяного, засранца значит, в соседней комнате, где свет все еще горел. Засранец смотрел прямо на нее.
И мне, наверное, лучше уйти? Я пойду. Окей?
Да нет, ты что придумала, оставайся. Просто я завидую, что у тебя есть выбор.
Ты немка?
Падуанка[9].
Это вроде бы часть того, что было когда-то Италией. Северная вроде бы часть.
А кто такой этот Коди?
Коди любит вечеринки. Коди любит эту вечеринку. Она продолжается уже несколько лет. Если не здесь, то в Лондоне, Праге, Макао
Сквозь толпу движется парень с бокалами на подносе. Он не смотрит ни на Шеветту, ни на никогоиз гостиничного, наверное, персонала. Крахмальная рубашка парня утратила все свое великолепиесмята, расстегнута до пупа, выбилась из брюк и болтается сзади, и теперь видно, что сквозь левый его сосок пропущена стальная такая хреновинка вроде маленькой гантели. А крахмальный воротничок, тоже, конечно, расстегнутый, торчит за затылком на манер соскользнувшего нимба. Женщина берет с подноса бокал белого вина и смотрит на Шеветту. Шеветта мотает головой. Кроме бокалов, на подносе есть еще белое блюдце с колесами и вроде бы с закрутками «плясуна».
Парень подмигнул Шеветте и потащил свой арсенал дальше.
Тебе все это странно?
Женщина выпивает вино и бросает пустой бокал через плечо. Шеветта слышит звон бьющегося стекла.
А?
Коди с его вечеринкой.
Да. Пожалуй. То есть я случайно зашла и
Где ты живешь?
На мосту.
Шеветта ждет реакции.
Женщина улыбается:
Правда? Он выглядит так таинственно. Я хотела бы туда сходить, но экскурсий таких нет, и, говорят, там опасно