Момент для беседы по душамне самый подходящий: Николай Иванович очень устал за день. Но теперь деваться некуда: иначе девушки успеют всё обсудить без его участия и сделают свои, возможно, совсем нежелательные выводы.
В дверь заглянула Лида. Выражение лица уже не было ни подавленным, ни дерзкимтолько обеспокоенным.
Лида, не надо Жене что-то говорить. Позови её ко мне. Я сам побеседую с ней.
Уловив переменившуюся интонацию начальника, Лидия одобрительно улыбнулась:
Хотите, Николай Иванович, я поговорю с Женей от себя? Я не буду на вас ссылаться.
Ну, это зачем ещё? делано удивился Бродов. С какой стати?
Понятно: Лида боится, как бы он не обидел Женю. Однако любопытно, как она станет выкручиваться с ответом.
Просто Чтоб вам время не тратить
Так легко не отделаешься, дорогуша!
А на самом деле?
Опятьсклонённая голова, будто Лида собралась боднуть начальника лбом, дерзкий взгляд, тихий, с вызовом голос.
Как вы объясните человеку, что не надо грустить, когда у вас у самого две недели тоска в глазах?
Дожили! Совсем распустились девчонки! Бродов нахмурился, сурово отчеканил:
Лидия, не следует ничего сочинять! Зови сюда Женю.
Евгения явилась насторожённая: видно, подружка успела шепнуть ей какое-то предупреждение. Но Николай Иванович уже нашёл нужную интонацию: спокойную, весёлую, не нагнетая переживаний, а разряжая напряжённую атмосферу дней, прошедших после расставания с Тасей и переезда в Куйбышев. Убедил даже самого себя, на душе посветлело.
Жень, Катю вы там сами подтяните. Действуйте личным примером, договорились?
Девушка энергично кивнула.
И Лиду ты поддержи. А то я, кажется, её напугал. Хорошо?
Руководитель, таким образом, возвращал Евгении вдобавок к доброму расположению и доверие. Ей это было крайне важно.
Ну а с Лидией как же? С той проще. Уравновешенная, разумная девушка всё восприняла в целом правильно. Хорохорится для виду, но на самом деле на неё по-прежнему можно полагаться.
Я ещё ни разу не встречала человека, который был бы таким непроницаемымили настолько прозрачным. Я не могла зацепить ни единого его чувства, ни намёка на переживание. Но и глухой защиты он не строил. Складывалось впечатление, что Гуляка постоянно пребывает в состоянии уравновешенной сосредоточенности. Он неуклонно делал дело и не находил поводов для малейших переживаний. Притом мысли этого человека, как ни странно, порой были мне совершенно ясны: «устроим привал», «пора перекусить», «впереди переправа через реку». Мыслей, не связанных с простыми задачами настоящего момента, вроде как и не возникало вовсе. Я беззастенчиво тренировалась на нём, но других открытий не сделала.
Тем большей неожиданностью стало для меня его поведение в последний вечер нашего долгого похода. Мы, как обычно, улеглись в тесной палатке, закутавшись в серые одеяла грубой шерсти. Как повелось с первой же из множества морозных ночей, он обнял меня со спины, чтобы согреть. Объятие его горячих рук было таким же прозрачным и одновременно непроницаемым, как его чувства и мысли. Негде разгуляться девичьей фантазии. Но внезапно мужчина резко зашевелился, тяжело засопел, стал грубо и беспорядочно хватать меня в разных местах. Лез под одежду и размашисто гладилбудто растирал спиртом. Я сначала пыталась деликатно увернуться. Он задышал мне в волосы и противно поцеловал в шею: не то клюнул, не то укусил. От отвращения я уже со всей силы пихнула его локтем.
Ладно жеманиться, давай напоследок, будет что вспомнить! Ты ж хочешь! уверенно заявил он по-немецки и добавил с тошнотворной похотливой нежностью, уж не знаю, на каком языке: Целочка моя!
В темноте я никак не могла сообразить, где выход из палатки и как в него выскочить. Меня бы стошнило, если б не завизжала.
Так же внезапно, как начал приставать и лапать, он успокоился. Грубо бросил:
Не хочешькак хочешь. Подумайте, цаца!
Я поверилачто оставалось, и, вся дрожа от пережитого страха, осторожно улеглась, отодвинувшись от него возможно дальшев узкий ледяной бок палатки. Так пролежала, может, пять минут, а может, час. Зубы стучали всё сильнееуже не от страха, а от холода или от отчаяния? Вдруг мой опасный спутник снова подал голос:
Придвинься, обниму, замёрзнешь. Не бойся, не трону. Мне ни к чему силой. Я думал, ты повзрослее.
Чтобы не замёрзнуть насмерть, я придвинулась. Он не обманул: больше не пытался меня трогать. А утром опять как ни в чём не бывало рядом со мной оказался бесстрастный, непроницаемо-прозрачный спутник. Только меня теперь тошнило при одном взгляде на него.
Прошли многие месяцы, прежде чем я осмыслила, что произошло между нами и зачем он сделал тогда то, что сделал.
Мы встретили по дороге много маленьких монастырей, лепившихся к высоким склонам гор или ютившихся на крошечных уступах, на плоских вершинах утёсов. Этот же был слишком велик, чтобы карабкаться по отвесным кручам. Он вольготно расположился на плоской, приподнятой части очень широкой горной долины. На фоне ярко-зелёной луговины нарядно смотрелись приземистые, крепкие стены цвета красной глины и возвышавшиеся над ними многочисленные строениякрасные и белые вперемешку. Никаких украшений вроде пёстрых флажков. Строгие линии, чёткие контуры, прямые углы. Я медленно привыкала к архитектурной простоте тибетских построек и прилежно искала в ней красоту.
Мы направились прямиком к калитке в ограде монастыря. Мой проводник сосредоточенно молчал, но и без слов стало ясно: вот онафинальная точка нашего маршрута.
Гуляка постучал и назвался в ответ на строгий оклик из-за калитки. Должно быть, монах знал не только его имя, но и голос, так как немедленно открыл и впустил нас внутрь. Я мельком оглядела наголо бритую голову, мантию того же цвета, что стена, окружавшая монастырь, лицо, в чертах которого прятался какой-то неопределимый возраст. Мне не полагалось глазеть с излишним любопытством на монаха-ламаиста. Тот же, напротив, очень откровенно удивился моему появлению и разглядывал с нескрываемым интересом. Я приняла отстранённый видкак не от мира сего. Не требовалось усилий, чтобы создать впечатление, будто я погружена в транс: я очень устала, я была порядком выбита из колеи неожиданной попыткой насилия со стороны своего спутника, и, кроме того, я изо всех сил старалась уловить смысл разговора, происходившего между монахом и моим провожатым. А говорили они на незнакомом диалекте, по-видимому тональном; понимала я с пятого на десятое.
Вначале привратник вежливо интересовался делами гостя, его маршрутами, планами. Мой проводник обстоятельно отвечал. Потом прозвучал вопрос обо мне. Я знала в общих чертах, каков будет ответ, потому разобрала его почти дословно. Подробно и путано Гуляка рассказал, где именно подобрал меня, умиравшую с голода и пытавшуюся заработать немного еды, беседуя на заказ с духами. Едва речь зашла обо мне, его интонации стали слегка раздражёнными, как будто он злился на меня за то, что испугалась его приставаний, и досадовал, что взял меня с собой в дорогу.
Нет, девочка не впадает в экстатические состояния. Онаиз тех, кто задаёт вопрос и слушает ответ, а потом пересказывает.
Не каждому хватало терпения выслушивать мой лепет на ломаном тибетском, но те, кто выслушивал до конца, кормили щедро. Остальные подавали крохииз жалости.
Так что же, она действительно говорит с духами?
Похоже на то, но я не проверял. Зачем мне? Сказано: «не тревожь духов всуе», верно ведь? Кажется, она и ясновидящая. Так говорили люди. Кому нужен ясновидец? У кого дела идут неважно, так? У меня дела идут хорошо.
Зачем же ты взял её?
Пожалел. Она бы не выжила. Её мать умерла, у неё никого не осталось.
Не осталось родственников?
Родственники если и есть, то их не найти: они где-то в западном мире, в Европе. Она не помнит, откуда родом. Говорит по-немецкивот всё, что я знаю.
Она немка?!
Возможно, немка.
Монах промолчал, так как не был уверен, знает ли собеседник главный секрет монастыря.
Так она и путешествует с тобой?
До сего момента таскал её с собой. Но мне надоело.
Ты ведь самевропеец.
Что с того? Онаобуза мне. Я спешу и должен уйти сейчас.