Сказано, конечно, правильно, но разве только к пилотированию
самолета или вообще только к авиации можно отнести эту мысль?
Или о молодом летчике, призванном заменить вышедшего из строя товарища:
«...становится в строй новый человек. И первое время с восторгом незнания, затем
с чуть горьковатым привкусом опыта будет идти и идти вперед». В одной фразе
выражено главное в особенностях психологии молодого и старого испытателя. И
опять — одного ли только испытателя?
Свои наблюдения автор неизменно выражает одной-двумя фразами — в такой
же лаконичной форме, как это принято в полетных заданиях, испытательных отчетах,
наставлениях по пилотированию...
Часто зоркий глаз Игоря Эйниса обнаруживает вещи, достойные размышления, там,
где, казалось бы, увидеть ничего, кроме тысячи раз увиденного, уже невозможно.
Вот он летит на скоростном самолете, точно выдерживая заданный режим
полета — «гонит площадку». Взор летчика, обегая приборную доску,
останавливается на указателе скорости. И вдруг: «Как неожиданно неподвижна
определяющая движение стрелка на мчащемся в пространстве со скоростью тысячи
километров в час самолете! Самое подвижное на свете, символ движения —
скорость — обозначается неподвижной стрелкой».
Эйнис не стремился к тому, чтобы в каждой своей новелле точно воспроизвести
какой-нибудь конкретный случай, действительно имевший место в летной практике.
Правда, иногда он пересказывает реальные события с протокольной точностью, но
чаще сдвигает их во времени, объединяет, переносит — словом, обращается с
жизненным материалом со свободой художника. Конечно, поступая так, он — как
того требует элементарная этика — изменяет и подлинные имена прототипов
своих персонажей, но нигде не изменяет правде человеческих характеров, правде
жизненных ситуаций, правде своей профессии.
В последнем — в профессиональной правде — автор старается быть
особенно точным. Вот в рассказе «Свершилось» он говорит о молодом, только
входящем в строй летчике, которому поначалу испытательная работа кажется
действительно совершенно спокойной: чуть ли не у всех его коллег отказывают
моторы, вспыхивают пожары, выходят из строя органы управления, а у него —
тишь, гладь и божья благодать. И лишь впоследствии, когда приходит время и все
возможные в испытательной работе неприятности наваливаются и на него, он
догадывается, что поначалу его... просто щадили — не давали летать на
новых, по-настоящему «сырых» машинах, не пускали на другие сколько-нибудь острые
задания. Словом, осторожно и последовательно вводили в строй. Вводили — и
ввели.
А как точно выражено в рассказе «Наблюдатель» тяжкое сознание бессилия,
когда, находясь в воздухе, видишь — вернее, слышишь по радио —
трагедию, неотвратимо, шаг за шагом надвигающуюся на товарища. В наушниках
шлемофона еще звучит его живой голос, но путей к спасению не видно. И вот уже
нет в эфире знакомого голоса, да и по времени ясно, что — все!..
Или вот — рассказ «Учебное пособие». Читая его, видишь, как буквально
расцветает смелый человек в обстановке опасности. Как удесятеряются силы,
ловкость, логичность и последовательность мышления — словом, все, что
необходимо в острой обстановке.
Что это все — правда профессии? Да, конечно. Но не одной лишь летной
профессии. Иначе и читать их было бы интересно одним лишь коллегам автора. Тем и
сильны рассказы Игоря Эйниса, что профессиональное в них связано с
общечеловеческим. Более того: если вдуматься, профессиональное играет в них
второстепенную, подчиненную роль — что-то вроде стартовой площадки для
выявления человеческого.
Рассказ «Второй и первый» выделяется из других опубликованных произведений
Эйвиса не только объемом, но и многообразием затронутых в нем проблем.