Кларк Эштон Смит«Приключение в будущем»Clark Ashton Smith«An Adventure in Futurity» (1931)
Глава I
Тайна Конрада Элкинса
Если бы уцелевший обитатель исчезнувших континентов Му или Атлантиды появился на современных улицах, то возможно даже он не показался бы столь чужим, столь непохожим на других, как человек, который называл себя Конрадом Элкинсом. И, однако, даже в собственных размышлениях мне всегда трудно было определить то множество элементов, что составляли эту странность.
Казалось (поскольку мы думаем в основном при помощи слов и часто зависим от них при разъяснении наших идей), что прилагательные, которые могли бы верно описывать Элкинса, ещё не появились в нашем лексиконе; что они могли быть найдены лишь в каком-то ином, невообразимо изысканном, сложном и утончённом языке, который мог бы развиться после долгих циклов эволюции культуры и цивилизации на планете, более древней и более зрелой, чем наша.
С самого первого взгляда меня крайне поразилачтобы не сказать, изумилаличность этого человека. Пожалуй, сильнее всего меня задела невозможность отнесения его ни к одному из известных этнических типов. Согласно моей теории, не существует ни одного человека, уникального до такой степени, чтобы он не мог обладать очевидными признаками, определяющими его принадлежность к одному из человеческих племён; и я склонен гордиться тем, что старательные упражнения позволили мне выработать в себе умение моментально определять национальность и расовую принадлежность любого человека, представшего перед моим взором.
Однако Элкинс сумел меня озадачить. Его чрезвычайная бледность, его тонкие волосы и чёткие очертания лица в целом свидетельствовали о его европейском происхождении; но я не смог отыскать в нём ни единого отличительного признака американской, европейской или азиатской ветви белой расы. Кроме того мне никак не удавалось определить его возраст. Он выглядел молодо, если принимать во внимание необычайную гладкость лица; но его выражение совершенно не позволяло хотя бы приблизительно понять, сколько ему лет.
Его одежда была модной и хорошо скроенной; ничего необычного или эксцентричного. В этом, как и во всех прочих своих действиях, он выглядел достаточно незаметным, словно не желающим привлекать к себе внимания. Он был чуть ниже среднего роста и отличался удивительно нежным сложением; его черты, если рассматривать их по отдельности, смотрелись едва ли не женоподобно, за исключением громадного лба цвета слоновой кости, без единой морщины, похожего на тот, который можно увидеть на портретах Эдгара Аллана По.
Маленькие, замысловато изогнутые уши, плотно сжатые, заметно изогнутые губы и причудливая, экзотическая форма чувственных ноздрейвсё, казалось, свидетельствовало о наличии у него более развитых чувств, нежели те, что доступны обычным людям. Его глаза были очень большими и светлыми, непередаваемого пурпурного оттенка, и, как мне удалось заметить, они не реагировали даже на самый яркий свет. Его руки тоже были весьма примечательны: судя по их исключительной тонкости, гибкости и энергичности, они могли оказаться руками великого хирурга или не менее великого художника.
Обычное выражение лица этого человека было совершенно загадочным. Никто не мог прочесть его мыслей, и вовсе не из-за недостатка подвижности или выразительности в чертах его лица; скорее, я был уверен, что причиной тому был непонятный характер его идей и мотиваций. Вокруг него чувствовалась аура отдалённого, малопонятного знания, глубокой мудрости и эстетической утончённости, граничащих с декадентством, которое рано или поздно приходит ко всем зрелым людям. Несомненно, с любой своей стороны он представлял собой сплошную загадку; а любой, кто занимался химией столько же времени, как я, почти неизбежно становится любителем тайн. Я напрягал весь свой ум, чтобы узнать о нём всё, что только было возможно.
Я не раз встречал Элкинса на улицах, в библиотеках, в музеях задолго до того как мы познакомились. В самом деле, регулярная частота наших встреч в вавилонском столпотворении Нью-Йорка была настолько феноменальной, что я вскорости решил, что он должен обитать где-то неподалёку от моего собственного дома и, вероятно, занимается какими-то похожими исследованиями. Я наводил о нём справки у библиотекарей и музейных смотрителей, но сумел узнать лишь его имя, да ещё то, что он читал работы Хэвлока Эллиса и другие новейшие авторитетные труды, посвящённые вопросам секса, а также множество книг по биологии, химии и физике.
Мотивы, которые побуждали его посещать Музей естественной истории, Метрополитен, и другие музеи, носили, по-видимому, совершенно обычный характер. Однако было очевидно, что он старается ознакомиться с определёнными отраслями современной науки, а также с археологией. Сам я отдал почти десять лет жизни изучению химии в университете и аспирантуре, а затем ещё несколько лет занимался независимыми работами и экспериментами в собственной лаборатории на Вашингтон-сквер; и моё любопытство было основательно задето, когда мне стало известно о штудиях Элкинса.
Как я выяснил, других людей, так же как и меня самого, тоже заинтересовало появление этого человека; но никто не знал о нём ничего определённого. Сам он был крайне неразговорчив и ни разу не изъявлял желания сообщить о себе хоть какую-то информацию, хотя и был безукоризненно вежлив во всех своих отношениях с другими людьми. Очевидно, он желал избежать попыток установить с ним дружбу или хотя бы знакомствочто довольно непросто в любом большом городе. Но, как ни странно, мне удалось познакомиться с ним без особого трудахотя, как мне стало известно позже, связано это было с тем, что Элкинс сам проявил ко мне интерес и был хорошо осведомлён о моих интересах.
В один из майских дней я наткнулся на него в Музее естественной истории, где он стоял перед витриной с экспонатами из курганов долины Миссисипи. По всей видимости, он глубоко погрузился в их изучение. Я уже собрался было обратиться к нему под тем или иным предлогом, но он внезапно опередил меня.
Неужели никто из вас не задумывался, заговорил он печальным, хорошо модулированным голосом, сколько цивилизаций было безвозвратно потеряно, сколько их было похоронено наводнениями, ледниками и геологическими катаклизмами, а также глубочайшими социальными потрясениями с последующим возвратом к дикости? И не думали ли вы когда-нибудь, что современный Нью-Йорк через некоторое время может превратиться в такие же сказочные обломки, как Троя или Зимбабве? Что археологи станут копаться в его руинах, под семью слоями более поздних городов, выросших на его месте, но смогут найти лишь несколько заржавевших механизмов неясного назначения, керамику сомнительной датировки и надписи, которые никто не сумеет расшифровать? Заверяю вас, это не только вероятно, но совершенно бесспорно. Сама история Америки в грядущих эпохах станет более или менее легендарной; и вы удивитесь, если узнаете, какие теории и представления относительно нынешней цивилизации будут преобладать в те времена.
Вы говорите, так, словно у вас есть какая-то точная информация на эту тему, полушутя ответил я.
Элкинс бросил на меня быстрый, непостижимый взгляд.
Я интересуюсь всеми подобными вещами, произнёс он. И к тому же, мистер Пастор, я полагаю, что вы и сами склонны к подобным умозрительным размышлениям, пусть и в иных направлениях. Я прочёл вашу маленькую диссертацию о космических лучах. Меня привлекла ваша идея о том, что эти лучи посредством концентрации могут стать источником неограниченной силы. Я могу с уверенностью сказать, что эта идея действительно выглядит ультрасовременной.
Я был удивлён тому, что ему известно моё имя; но очевидно, он со своей стороны тоже наводил похожие справки обо мне. И, разумеется, я обрадовался его знакомству с моим трактатом, который в основном выглядел довольно-таки передовым, если не сказать фантастическим, благодаря выдвинутым в нём теориям.
Таким образом, лёд был сломан, и наше знакомство быстро развивалось. Элкинс не раз посещал мою квартиру и лабораторию; а я в свою очередь был допущен в его собственное скромное жилище, которое, как я и предположил, находилось всего в нескольких кварталах от моего, на той же улице.