До своей аудитории я добрался довольно рано. Усевшись на подоконник открытого окна, я наблюдал, как потоки студентов устремляются по дорожкам в университетские корпуса. Молодые люди собирались в веселые хохочущие компании, пожимали друг другу руки и торопливо делились гулявшими по кампусу сплетнями.
В то солнечное утро по всей странев Нью-Йорке, в Луизиане, в Айдахомальчишки и девчонки смеялись и кричали, мужчины в офисах и на заводах обсуждали автомобили, радио и гольф, собаки лаяли, дети спешили в школу, а в опрятных пригородах женщины подметали крылечки, беседуя с соседками через забор о моде, о рецептах и об игре в бридж.
И все это время тень рока, нависшая над ничего не подозревающей Землей, ширилась, сгущалась и темнелаточно зловещая туча, готовая разразиться бурей надо всем миром.
2
Оглядываясь назад, я думаю, что самым удивительным в то странное время было спокойствие, с каким люди восприняли первое сногсшибательное известие об остановившейся планете. Безусловно, в тот день случившееся обсуждали повсюду, и к вечеру Марс полностью вытеснил с передовиц скандальный бракоразводный процесс, не сходивший с первых полос вот уже несколько недель. В свете этого нового увлечения даже невероятно жестокое убийство, о котором стало известно тогда же, получило совсем немного внимания.
Но когда тем вечером я просматривал газеты, меня поразило легкомыслие, проявляемое в отношении таинственного явления. О нем говорилось в торжественных, лишенных всякого смысла редакционных статьях, в своих колонках юмористы изгалялись кто во что горазд, подшучивая над загадкой, а «именитые ученые» (на делене заслуживающие доверия модные докладчики), выдвигали по данному вопросу теории, которые были ни чем иным, как громогласной чепухой. Крупные обсерватории хранили молчаниелишь заявили, что, прежде чем делать какие-либо выводы, необходимо подробнее изучить поведение планеты. Это не вызвало у общественности особого интереса, и она тут же переключила внимание на самоуверенные высказывания лжеученых.
Телескопы и полевые биноклида почти все, что было с линзами,подорожали в тот день в два-три раза. И, когда сгустившиеся сумерки перешли в ночь, оказалось, что улицы, парки и крыши усеяны жаждущими узреть заплутавшую планету людьмилюдьми, многие из которых за всю свою жизнь, наверняка, ни разу вдумчиво не посмотрели на звезды.
В тот вечер я сидел на ступеньках пансионата, наблюдал за народом, торчавшем на газонах и крылечках вокруг меня, и думал, что настроение у них довольно беспечное. Можно было предположить, будто они ждут не дождутся, когда им покажут некое оригинальное представление, после которого можно будет отправиться на поиски новых развлечений. В конечном счете, для девяти человек из десяти небоэто всего-навсего синий потолок, а звездысветящиеся искорки. Не имея представления о пролегавшей между мирами безграничной бездне, о грандиозной и величественной вселенной умы большинства людей не способны были всерьез воспринимать произошедшее.
Так я думал, слушая, как ожидавшая восход Марса публика жалуется на свои болячки и неприятности по службе. То и дело раздавались вспышки заливистого смеха, указывая на присутствие неподалеку влюбленных остряков, которые забавляли своих прекрасных спутниц за счет Марса.
Однако несколько минут спустя, когда красная планета возникла в поле зрения, толпа притихла. Пылавший невиданным великолепием Марс словно бы придавал легкий оттенок ужаса всему, чего касался противоестественным своим сиянием. Его красноватый отблеск был отчетлив той ночью как никогда; отчетлив настолько, что планета походила на тлеющий рубин, инкрустированный в темно-синюю глазурь летней ночи.
Повсюду вокруг слышалось одно и то же восклицание: «Какой яркий!» И он действительно был яркимярким, как багровые костры ацтеков, что вспыхивали на утесах и горных вершинах. Зловещий пурпурный блеск. Цвет крови, войны и ада. Даже те группки веселых ребят, что расположились неподалеку от меня, казалось, были поражены великолепием Марса и выглядели немного встревоженными и слегка взбудораженными.
Но через несколько минут к ним вернулось их обычное настроение. Тишину прорезал женский смех, и тут же снова загудели разговоры. Маленькие кампашки распались, и люди неспешно стали расходиться по домам, обмениваясь громкими шутками и приветствиями. Шушукающиеся парочки поглощенных друг другом влюбленных ускользнули прочь, а в домах вдоль улицы зажегся свет и зазвучала музыкадобрая дюжина фонографов и пианино заиграла одновременно.
Ну а я сидел в одиночестве на ступеньках, курил и молча следил за красной планетой, взбиравшейся все выше и выше к зениту. Просидев так довольно долго, я наконец неловко встал и вошел в дом. Марс к тому времени выглядел очень далеким, маленьким и безобидным, и когда я устало рухнул в постель, то даже сожалел, что его не видно через открытое окно спальни.
Лежа в кровати и вслушиваясь в мириады шепотков летней ночи, я ощущал полный покой. Снаружи доносился стук шагов по мостовой и порою раздавался тихий смех. Помню, последним, что я услышал перед тем, как провалился в сон, была танцевальная музыка, внезапно загремевшая в доме дальше по улице.
3
Я лежал поперек железной дороги, крепко-накрепко привязанный к стальным рельсам. Вдалеке показался мчавшийся на всех парах локомотив. Дергаясь, словно безумец, я пытался освободиться от пут и уже мог рассмотреть испуганного машиниста, что высунулся из своей кабины; в ушах у меня оглушительно трезвонил паровозный колокол и надрывался гудок. Локомотив, громыхая, приближался. До него осталось несколько ярдов... Несколько футов...
Я подскочил, содрогаясь от ужаса, и обнаружил себя сидящим в собственной кроватитолько что приснившийся кошмар еще не до конца отпустил меня из своих будоражащих объятий. Часы на столе показывали всего лишь начало пятого, и я слегка удивился столь раннему пробуждению.
И тут в мое медленно просыпавшееся сознание начала просачиваться мешанина громких звуков. Я слышал, как неистово звонят несколько церковных колоколов и как где-то в городе пронзительно завывает сирена. Я лежал и прислушивался, а к гвалту один за другим присоединялись все новые и новые колокола, пока не стало казаться, что весь город стремиться произвести как можно больше шума.
Теперь с улицы доносились еще и крики. Подорвавшись с кровати, я бросился к окну и узрел невероятную картину. От бордюра до бордюра улицу заполняла бурлящая толпа. Высыпавшие из окрестных домов люди пребывали в разной степени одетости и раздетости. Они, словно слепые, бесцельно бродили внизу, и, судя по тому, как они вопили, их всех обуяло крайнее волнение. Также я увидел нескольких парней без пиджаков и с большими пачками газет. Шустро пробираясь сквозь толчею, ребята набегу раздавали газеты и что-то хрипло выкрикивалия не мог отчетливо расслышать что именно.
Пока я ошеломленно таращился в окно, вверх по улице взвыл гудок, и толпа торопливо подалась в стороны, пропуская ехавший на предельной скорости и до отказа набитый людьми автомобиль.
Минуту наблюдал я за сценой внизу, а затем отвернулся и, дрожа от волнения, поспешил одеться. Спустившись на улицу, я схватил за плечо ближайшего человека и, перекрикивая ревущий гвалт, спросил:
Что происходит?
Придержанный мной мужчина оказался соседомстраховым агентом, с которым я был немного знаком,и на его, как правило, добродушном лице застыло странное выражение. Он попытался докричаться до меня сквозь рев толпы, но, сообразив, что навряд ли это удастся, наклонился и проорал мне прямо в ухо:
Говорят, это конец света!
Что!воскликнул я.
Он энергично закивал и сунул мне одну из тех газет, распространению которых я был свидетелем. Я развернул ее и, прочитав заголовок, почувствовал, как мое сердце словно бы схватила и крепко сжала ледяная рука. Поверх страницы бежали слова, напечатанные большими черными буквами: «КОНЕЦ СВЕТА!»
Под этим кричащим заглавием, занимая целиком весь газетный лист (всю прочую информацию удалили, чтобы освободить место), размещалось сообщение, набранное полудюймовым шрифтом. В нем говорилось следующее: