Значит, я дождусь наступления ночи и войду внутрь, произнес он. Это несложно.
Скальный мотыль пошевелился, покачал головой.
Он не станет разговаривать с тобой. Пока не докажешь, что взял на себя ответственность за ход событий, который хочешь изменить.
Слова прозвучали как предупреждение, но Джесс пропустил его мимо ушей. Главное, что он будет жить.
Я докажу.
Мотыль покачал головой.
Думаю, что нет, сказал он.
Ты считаешь, что я забуду все, о чем рассказал тебе, возьму свою долю сокровищ с разбитого корабля, он кивнул в сторону позади мотыля, и просто обоснуюсь где-нибудь? Или ты думаешь, что я присвою ключ и продам тому, кто больше заплатит? Но я не буду, вот увидишь. Я твой должник. Я сделаю, как ты сказал.
Мотыль пожал плечами.
Ты не понимаешь.
Он начал втискиваться обратно в свою дыру. Джесс наблюдал за ним, покусывая губы. Потом он осмотрел сверкающие драгоценностями гобелены, которые мотыль нарисовал на паучьих сетях.
Подожди, сказал он. Могу я что-нибудь сделать для тебя перед тем, как уйти?
Ты ничего не можешь, еле разборчиво прошелестел мотыль.
Ну, не знаю. Многое мне не под силу, ответил Джесс, обламывая мелкие стебли странной травы и прикидывая на руках их вес. Но одну или две вещи я могу сделать. Он внимательно взглянул на мотыля и начал перекидывать стебли с руки на руку.
Видел когда-нибудь жонглирование свободнопадающими предметами?
Джесс стоял один на просмоленной палубе причала. Его багаж валялся кучей под ногами. Рядом не было никого, ближайшие люди толпились на расстоянии ста футов.
Пристань была открытым с торцов цилиндром более шестисот футов диаметром и вдвое длиннее. Ее обод был шишковатый с канатными креплениями для спиц, которые радиально расходились к далекому ободу железного колеса города. На таком расстоянии от вращающегося обода Джесс весил всего один фунт, но его фигура ссутулилась от тяжести страданий.
Там, где предполагалась посадка на его корабль, не было ничего.
Он опоздал, упаковывая вещи; остальные ушли, чтобы помочь отцу с цирковой полосой, которая была натянута, как гамак, между спицами города. Джесс был достаточно взрослым, чтобы упаковать свои вещи самостоятельно. Он был достаточно взрослым, чтобы найти путь к причалу, но его задерживало то одно, то другое.
И его корабля у причала не было.
Он смотрел на небо, как оно серело с приближением напитанной водой тучи. Длинные веретенообразные силуэты десятка кораблей терлись носами о другие посадочные платформы на круговом причале, как колибри, потягивающие нектар из цветка. Пассажиры и экипаж поднимались на палубы, держась за их длинные носики-канаты. До Джесса доносились разговоры и смех с той стороны причала, где теснились разнообразные распивочные ларьки и газетные киоски.
Но где же они?
Без него? Ответ, конечно, былгде угодно.
В этот момент Джесс нарисовал в воображении бесхитростную отчаянную картину: образ отца, одетого, как обычно, в костюм героя, падающего стрелой с неба, и он, Джесс, протянувший руку вверх, готовый для захвата. Он желал этого всеми фибрами души, но вместо этого серая туча, подгоняемая порывом ветра, начала обволакивать причал. Она проявилась как горизонтальный моросящий дождик. Джесс сгорбился под дождем, моргая и облизывая губы.
На его плечо легла рука.
Джесс обернулся. Над ним возвышался один из торговцев, ожидающий своего корабля. Мужчина был прилично одет, щеголяя яркой, украшенной перьями шляпой, характерной для его сословия. У него было доброе морщинистое лицо и волосы цвета облаков.
Сынок, произнес он, ты ждешь корабль на Меспину?
Джесс кивнул.
Они сменили посадочную платформу, сказал торговец. Он задрал голову и указал вверх на изгиб причала. Ровно через секунду его контур рассыпался на все цвета радуги из-за преломления света в бусинках воды, украсивших ресницы Джесса. Это на 2:30, там, видишь?
Джесс кивнул и наклонился за сумками.
Счастливого пути, пожелал мужчина и неторопливо пошагал обратно к своим спутникам.
Спасибо, пробормотал Джесс, спохватившись слишком поздно. Но он был ошеломлен. В оцепенении он перешел на противоположную сторону пристани и наткнулся на отца и братьев, нетерпеливо ожидающих отправления корабля. Конечно же, они не искали его. Он односложно ответил на их сердитые вопросы. Он только и мог, что думать о чуде спасения простым коротким жестом седовласого человека. Мир должен быть переполнен людьми, которых можно было бы спасти так же легко, если бы кто-то побеспокоился потратить на это минуту своего времени.
С этого момента Джесс больше не фантазировал, как он тушит горящий город или спасает экипаж вошедшего в штопор пассажирского лайнера. Теперь его воображение рисовало одинокую размытую фигуру человека на причале или возле забегаловки, готовую прийти на помощь и десятком слов или монетой спасти жизнь.
Он не успел наведаться на разбившийся корабль с сокровищами, потому что звуковые органы мегажука быстро восстанавливались. Их гудение уже заглушало турбоджет Джесса, когда он покидал чашеобразный сад внутри жука. Из зоны непосредственно под перфорированной кожей спины жука он увидел, что главный корпус разбившегося судна исчез, предположительно взятый на буксир «Мистелью», потому что ее не было тоже.
Когда Джесс вылетел через отверстие в спине жука, он не заметил никаких признаков «Мистели» и в окружающем пространстве. Массивный облачный фронтгрибо- и куполообразные комки ваты, такие же огромные, как мегажукнадвигался на одно из солнц, готовый закрыть его через считанные минуты. «Мистель» была, наверное, где-то там, но на ее поиски пришлось бы потратить кучу времени. Джесс пожал плечами и развернул турбоджет.
Будучи в лесу скального мотыля, он отломал несколько безупречных кристаллов соли, длинных как его бедровая кость, про запас. В дороге их можно обменивать на еду и топливо.
Так он и делал, за два дня преодолев расстояние до окраин княжеств, где кончалось цивилизованное пространство. Здесь он сумел смешаться с транспортными потоками, которые бежали сквозь воздух, словно кровь по артериям некоего невидимого животного размером с целый мир. Небо было полно солнц, окрашивающих воздух каждое в свой цвет. Величественно вращающиеся железные города-колеса и зеленые облака рощ купались в изобилии света, они могли выбирать, под каким солнцем греться. Но все эти малые солнца блекли, когда из своего ночного цикла просыпалась Кандесс, и все города, фермы и заводы поворачивались лицом к солнцу солнц на время настоящего дня.
Миллиарды людей живут, отмеряя время по сиянию Кандесс. Отсюда просматривалось все пространство княжеств: он мог проследить изгиб необъятного пузыря много сотен миль в поперечнике, небо которого было испещрено бесчисленными городами и домами, сферическими озерами и дрейфующими фермами. Близлежащие были хорошо видны. Дальше они наслаивались друг на друга и расплывались в сплошную поверхность, чей изгиб стремился сойтись на дальней стороне Кандесс. Солнце солнц светило слишком ярко, чтобы позволить проследить взглядом весь изгиб, но только не ночью! Тогда все было очень ясно: полая сфера, наполненная сверкающими звездами: огнями бесчисленных городов и миллионов окон, которые окружали пространство, в котором дремала Кандесс иликак говорили некоторыебороздила воздух, как голодный ястреб.
Пузырь имел невидимую внутреннюю границу, потому что ничто не могло выдержать жар Кандесс вблизи нее. Города и леса держались на безопасном расстоянии. Облака растворялись, озера выкипали, если пересекали границу. Невидимую линию называли антропаузой, и только ночью суда-катафалки пересекали ее, чтобы доставить свой скорбный груз, или техно-сталкеры рыскали в поисках отходов нечеловеческой индустрии Кандесс. Их суда выглядели как крошечные огоньки света, пробирающиеся в черной необъятности сокровенных областей Кандесс; но здравомыслящие люди держались от нее подальше.
Впервые в жизни Джесс мог направиться куда угодно в этой дымке человечества. Пока он летел, он обращал внимание на всех людей, рассматривая их с позиции, с которой не рассматривал прежде; он примеривал на себя роль каждого человека. Встретился пекарь. Мог бы он стать таким же? Встретилось несколько солдат. Мог бы он пойти на войну? Он примерял на себя то или иное будущее и дегустировал его некоторое время, пока летел. Некоторые выглядели заманчивыми, хотя абсолютно недосягаемыми для нищего необразованного жонглера. Но никто не был больше вне досягаемости.