Децим с Харкортом, сидя на конях, смотрели на проходящих мимо солдат.
Не слишком четко маршируют, сказал центурион. Разгильдяи порядочные. Но необязательно хорошо маршировать, чтобы быть хорошим солдатом. Этииз лучших. Прирожденные головорезы, им только и нужно что мясо, выпивка и бабы.
Это было видно сразу. Харкорт в жизни еще не встречал такого сброда. «Отборные мерзавцы», сказал центурион и был совершенно прав. Стая голодных волков.
Поосторожнее с повозками на спуске, предупредил Харкорт центуриона. Там есть очень крутые места.
Ничего, как-нибудь спустимся, небрежно ответил центурион.
Харкорт оглянулся через плечо и увидел, что процессия, которая несла его дядю, уже входит по подъемному мосту во двор замка.
Римлянин протянул ему руку.
Надеюсь, еще увидимся, сказал он. Может быть, если на обратном пути мы будем снова проходить здесь
Обязательно сделайте у нас остановку. Харкорт пожал ему руку. Выпьем вместе.
Он неподвижно сидел в седле, пока римлянин не скрылся в овраге. Потом повернул коня и медленно поехал к воротам замка.
При виде двух его приземистых башен Харкорт снова вспомнил, как тогда, семь лет назад, они отбивали наседающую Нечисть. И тут же ему почему-то вспомнилось еще кое-что. В то время в замке жил свой чародей, который после того, как все кончилось, объявил, что победа одержана только благодаря ему. Теперь собственного чародея в замке не было. Ну и обойдемся, подумал Харкорт. Того чародея дед после окончания осады выгнал вон. «Терпеть не могу этого мошенника, заявил он. Пока мы все, не щадя жизни, бились на стенах, он в своих покоях хныкал, жег какую-то вонючую дрянь и бормотал про себя всякую чушь. Силой наших собственных рук, верностью клинков и меткостью стрел мы прогнали врагов, а как только опасность миновала, этот обманщик выползает из своей конуры и приписывает себе все лавры. Пока я жив, в этом замке не будет никаких чародеев!»
Шишковатый тогда пробовал переубедить деда. «Согласен, говорил он, тот, которого ты прогнал, отъявленный мошенник. Но неужели ты, дружище, считаешь, что это разумноосуждать всех чародеев сразу? Никогда неизвестно, когда они могут пригодиться. Может быть, теперь, когда ты избавился от этого, и правильно сделал, нам надо поискать другого, получше?» Но старик не унимался. «Все чародеи шарлатаны», заявил он. На том дело и кончилось, и больше в замке своего чародея не было.
Глава 5
В большом зале замка сидели у огня дед Харкорта и Шишковатый. С ними, развалившись на скамье и прислонившись к стене, сидел и аббат Гай. Его сутана была подвернута, мускулистые грязные ноги вытянуты вперед. В камине весело горел огонь, и в огромном каменном дымоходе слышалось урчанье, словно в горле у спящего пса.
Как только я увидел легионеров, рассказывал аббат Харкорту, я сразу прибежал сюда узнать, не нужно ли чем-нибудь помочь.
Харкорт кивнул, соглашаясь, хотя прекрасно знал, что аббат не думал ни о какой помощи, а прибежал из любопытства, потому что никогда не мог удержаться от того, чтобы не сунуть нос во все, что происходит вокруг.
А когда твой высокоуважаемый предок, продолжал аббат елейным тоном, предложил остаться на ужин, я с радостью принял приглашение. На мой взгляд, нет ничего вкуснее хорошо зажаренного, сочного кабана.
Позади них слуги хлопотали у стола, раскладывая доски для нарезания хлеба и ножи, расставляя кружки и зажигая свечи.
Шишковатый встал и подошел к камину. Он стоял спиной к огню в одной белой набедренной повязке, плотный, массивный, весь покрытый бурой шерстью, как медведь, у которого только что кончилась весенняя линька. Харкорт вдруг осознал, что это не человек, а совсем иное существо, чуждое всему человеческому. За много лет Харкорт привык к мысли, что Шишковатый друг и неразлучный спутник деда, и хотя всегда знал, что он на самом деле не человек, тем не менее воспринимал его как существо, ничем не уступающее человеку, и больше об этом не задумывался. «Почему же я только сейчас вдруг увидел, кто он такой на самом деле?»подумал Харкорт.
В том, что его называли Шишковатым, не было ничего удивительного: он действительно был какой-то шишковатый. Его массивные плечи были устроены иначе, чем у человека, голова не возвышалась над ними, а выдавалась вперед, и шеи, можно сказать, не было совсем. Руки у него были куда длиннее человеческих, а ногикривые, как будто он сидит верхом на чем-то круглом. Сейчас, когда Харкорт впервые увидела вернее, впервые осозналэти отличия, ему стало не по себе. Потому что он любил Шишковатого, любил уже теперь, несмотря на эти отличия. Когда он был еще младенцем, Шишковатый качал его у себя на коленке, а когда подросгулял с ним, показывая ему всевозможные чудеса природы. Шишковатый выискивал для него птичьи гнезда, которых он сам ни за что бы не смог найти, и объяснял, как их искать. Шишковатый говорил ему, как называются разные дикорастущие травы, которые он до этого считал ничем не примечательными, и объяснял, что вот этот корешок помогает при такой-то болезни, а горький навар из этих вот листьевпри другой. Шишковатый находил для него лисьи норы и барсучьи логовища. И насколько Харкорт мог припомнить, рассказы Шишковатого, как ничьи другие, неизменно оставляли у него ощущение, будто все, что он слышит, необычайно важно. Загулявшись, они усаживались где-нибудь под деревом, и Шишковатый сочинял для него длинные истории, такие складные, что он верил каждому их слову и многие помнил до сих пор.
Как бы ты ни мечтал приняться за кабана, придется тебе потерпеть, проворчал дед, обращаясь к аббату. Смотри, как бы тебе не помереть с голоду, не дождавшись. Сколько живу на свете, не видал здесь такого переполоха. Женщины уложили моего блудного сына в самую лучшую кровать и теперь только и делают, что бегают пичкать его горячим вином с пряностями, кормить всевозможными лакомствами, подержать его за руку и попричитать над ним. Просто смотреть тошно.
А как он себя чувствует? спросил Харкорт.
Нет у него никакой особой хвори, которую нельзя было бы вылечить двенадцатью часами крепкого сна, но они так пристают к нему со своими заботами, что он не может глаз сомкнуть. Твоя матьпрекрасная женщина, но иногда она бывает уж чересчур усердна.
Видя своего деда в таком настроении, Харкорт понял, что расспрашивать про дядю дальше нет никакого смысла.
А что нужно было у нас римлянам? спросил он. Или просто заглянули мимоходом?
Римляне никогда не заглядывают просто мимоходом, сказал дед. Им много чего было нужно. Для конейовса, а для людейокороков, и солонины, и колбас, и вообще всего, на что они только смогли наложить лапу. Они нагрузили свои две повозки до того, что оси стали трещать. И за все дали мне распискуне знаю, какой от нее толк.
Может быть, придется ехать в Рим, чтобы по ней получить что полагается, сказал аббат, Или, по крайней мере, в ближайший лагерь легиона, где бы он ни был. Слава Господу нашему, что они миновали аббатство.
Они прекрасно знают, что у аббатов много не выпросить, сердито возразил старик. И что мне как верному гражданину Империи некуда будет деться и придется дать им все, что попросят.
Сдается мне, заметил Шишковатый, что уж слишком дорого обходится тебе твое гражданство, а толку от него в конечном счете никакого.
Старик, ничего не ответив, спросил Харкорта:
Рауль говорил тебе, в чем там было дело?
Совсем немного, Даже очень мало, Он пытался что-то мне сказать, но я не дал. Он сказал, что нашел призму Лазандры.
Аббат мгновенно сел прямо, словно его подбросило.
Призму? воскликнул он. Ту самую, о которой мы с тобой сегодня говорили?
Ту самую, подтвердил Харкорт, В которой, как говорят, заключена душа святого.
Дед сразу взял быка за рога:
Он ее привез?
Нет. Он знает только, где она.
Вечно он чего-то ищет, недовольно сказал старик. Никак не уймется. Не успеет вернуться после одной сумасбродной затеи, как уже задумывает следующую.
Но ты ведь рад, что он вернулся.
Конечно, рад. Он мой единственный сын. Он и твоя матьвот и все мои дети. Во всяком случае, о других мне ничего не известно.
Если Рауль прав начал было аббат.
Когда речь идет о таких серьезных делах, сказал старик, мой сын никогда не врет. Он невозможно привирает в своих рассказах, чтобы они были поинтереснее, но если он говорит, что видел что-то, значит, на самом деле видел, можете быть уверены. Если он говорит, что знает, где призма, значит, она там.