В таборе меня знала, пожалуй, каждая собака. Знали и то, чьей дочерью я была на самом деле. Но никто и не подумал выдать. Цыгане никогда не доносят на своих, а я была именно что своею. Не ЕвойЧергэн, ученицей шувани Шанты, которую уважали и побаивались все, причем и за пределами табора.
Говорили, она может вынуть душу из одного человека и вложить в другого. Нелепые россказни, разумеется Но если уж кто и мог посоветовать мне, что делать с Де Ла Серта, так это именно тетушка Шанта. Я шла к ее кибитке так быстро, как только могла.
Старая шувани стояла у своего передвижного дома, кутаясь в подаренную мною шаль, и ласково улыбалась. Ласково, как моя матушка.
Мишто явъян, Чергэн. Я ждала тебя, мягко произнесла старая женщина и потрепала меня по распущенным по плечам волосам.
Дубридин, поздоровалась я.
Пойдем, что ли, поговорим, звездочка моя, подтолкнула меня в сторону кибитки. Поговорим и чаю попьем. А ты, Данко, иди уж, не твое это дело, слушать, что шувани говорят.
Ослушаться старую ведьму не рисковал никто в таборе.
Я нырнула в кибитку, размышляя, что же могла узнать тетя Шанта до моего прихода. Она действительно меня ждала. Даже чай уже был готов. Крепкий, такой, чтоб во рту вязало. С самого детства пила такой. Кружка, старая, щербатая, тоже была знакома.
С бедой пришла, Чергэн, произнесла шувани, устраиваясь напротив меня. За его жизнью или своим сердцем?
Каждый раз, когда тетя Шанта проворачивала что-то в таком духе, я терялась, пусть могла и не хуже порой.
Растерялась и на этот раз, но быстро взяла себя в руки.
За его жизнью. Со своим сердцем разберусь и без зелий.
Разумеется, отсуши меня от иберийца старая шувани, жилось бы мне куда легче, но я всегда считала, что не дело убивать чувства. Даже если они мучают. Хуже только привораживать.
Умная девочка, кивнула цыганка, хитро глядя на меня. Но будет больно, так и знай. Долго не любила. Теперь полюбила. У тебя сердце соломой гореть будет, да все не прогорать.
Мне оставалось только лишь кивнуть, хотя внутри от такого предсказания все сжалось. Невзаимная любовь
Так твой батюшка ничего не углядел, а над парнишкой смертная тень? Так, Чергэн? скорее уж не спросила, а озвучила свои мысли тетя Шанта.
Я сделала большой глоток обжигающе горячего чая и ответила:
Все так, тетя Шанта. Папа ничего не видит. И брат ничего не видит. А прокляли того человека в нашем доме. Сама не пойму, как такое могло случиться.
Женщина рассмеялась низким гортанным смехом.
Твои глаза сейчас самые зоркие, вот им и верь, а не чужим словам, чай. Отец твой, конечно, великий искусник, да есть и поискусней него. Да и гаджо он, все же. В нем наша кровь не говорит. Вот тырумны, в тебе силы будет побольше.
Гаджо. Не цыган, чужак. Моего батюшку, лорда Дарроу, в таборе уважали, но все же держались в стороне. Потому что в нем «кровь не говорила». И мой близнец, Эдвард, считался гаджо, и Эмма. Младшая вообще в табор не была вхожа. Цыган она откровенно побаивалась и, посетив их один раз, больше не появлялась.
Я тебе дам травки. Придет времясделаешь все, как нужно. Уж здесь тебя учить не нужно. Шувани ты хорошая, умелая.
Я заколебалась.
Но, может, тебе лучше взяться, тетя Шанта? Ты и мертвого с одра поднимешь.