Пятерка мертвецов медленно приближалась к ней. Машке даже стало немного скучно наблюдать за этими медлительными и неуклюжими чудовищами. Когда между ней и группой зомби осталось метров пять, Машка ухватилась руками за край забора, перебросила через него ногу, и вдруг почувствовала, что падает. Притом падает вместе с забором.
Каким-то чудом ее ступня угодила между перекладин, и когда она грохнулась на землю, всю ногу от кончиков пальцев до ушной раковины пронзила резкая боль. Машка вскрикнула, и попыталась выползти из-под придавившего ее забора. Тот, к счастью, был не слишком тяжелым, и она легко спихнула его, высвободив ногу. Еще не осознавая, как крепко она влипла в неприятности, девушка попыталась подняться на ноги. Но едва она попыталась перенести весь тела на левую ногу, как новая волна боли прокатилась по телу. Машка вскрикнула, и опять упала на землю.
Что-то случилось с ее ногой. Вывих или перелом, или еще что-то. В настоящий момент это не имело принципиального значения. Важно было иноетеперь она не могла идти.
Подняв взгляд, Машка с ужасом обнаружила, что все пять мертвецов, прежде казавшихся ей медлительными, как черепахи, уже почти настигли ее. И больше они не казались ей медлительными.
Пытаясь не поддаться панике, Машка выхватила пистолет, и стала стрелять. Делала все по заветам Цента. Когда речь заходила об убийствах и причинении увечий, изверг из девяностых был вполне компетентным экспертом в этих вопросах. И он советовал в подобной ситуации стрелять по ногам, стараясь перебить кости нижних конечностей, дабы превратить ходячего мертвеца в мертвеца ползающего.
Машка так и сделала. Несколько раз она выстрелила, ни разу не промазала, но перебить кости наступающим мертвецам так и не сумела. А затем пистолет заклинило.
Отбросив бесполезную железку, Машка встала на полный привод и поползла так быстро, как только могла. Травмированная лодыжка билась о землю, что всякий раз сопровождалось жуткой болью, но Машка, стиснув зубы, не останавливалась. Она точно зналаесли мертвецы доберутся до нее, то причинят несравнимо большую боль. А затем и смерть. А затем она сама станет тухлым бродячим покойником, и тогда уже точно никогда не встретит большую и чистую любовь.
Первый мертвец догнал ее, рухнул на колени и схватил Машку за ногу. Та вскрикнула, перекатилась на спину, и, отведя здоровую ногу, душевно оформила монстру пяткой по зубам. Того отбросило ударом, и он, потеряв равновесие, неуклюже повалился на землю. А следом за ним накатывались его протухшие дружки.
В этот момент Машка со всей ясностью осознала, что ей конец. От одного мертвеца она, возможно, отбилась бы. Возможно, отбилась бы и от двух. Но против пятерых у нее нет ни единого шанса. А ведь этим чудовищам достаточно всего лишь разок куснуть ее. Один укус, и вскоре она станет такой же, как они.
И вот, когда смерть уже казалась неминуемой, Машка услышала за своей спиной тяжелый грохот копыт. Черная тень внезапно упала на нее, и она увидела огромную лошадь, что пронеслась мимо, едва не затоптал ее копытами. Всадник наклонился в седле, в его руке блеснуло что-то длинное и металлическое, и один из мертвецов мгновенно лишился своей протухшей головы.
С другой стороны появился еще один всадник. Машка увидела меч в его руке, и вот уже второй мертвец оказался обезглавлен.
Всадники действовали стремительно и умело. В мановение ока они порубили мертвецам головы, затем руки, а после, спешившись, и ноги. Шайка зомби превратилась в кучу вяло шевелящейся мертвечины.
И только когда последний из сельских мертвецов пал на землю расчлененным, Машка с чистой совестью позволила себе потерять сознание.
5
И где ее черти носят? проворчал Цент, швырнув в костер ветку, которую до этого вертел в руках.
Владик, сидящий в сторонке, испуганно вздрогнул. Его красные от пролитых слез глаза со страхом смотрели на изверга из девяностых. Цент сидел у костра, огромный и бородатый, похожий на кошмарного монстра людоедской наружности.
Лагерь они разбили в трех километрах от злополучной деревни, рядом с небольшой жиденькой рощицей. Эта роща выглядела мирно и безопасно, но Владику она таковой не казалась. С ней у него отныне были связаны крайне мрачные воспоминания.
В этой роще Цент осуществил акт благородного возмездиятак он назвал то беззаконное и несправедливое истязание, коему подверг несчастного программиста. Внезапно выяснилось, что Владик виноват во всем. Вот просто вообще во всем. Вина его была настолько всеобъемлющей и многогранной, что программист всерьез обеспокоился за свою жизнь. Потому что такому эпическому злодею прямая дорога на тот свет.
В этот раз Цент не стал изобретать новых методов истязания. Воспользовался старой доброй поркой, хорошо зарекомендовавшей себя карой, проверенной временем и миллионами пострадавших от нее задов. Злодей Владик без суда и следствия был привязан к березке, затем рука палача стащила с него штаны, оголив воспитательную область, а потом страдалец увидел его. Ремень. И это был всем ремням ремень. Широкий, толстый, длинный, из качественной кожи.
Не надо! всхлипывая, взмолился Владик, вообразив себе те незабываемые ощущения, коими мог одарить его этот кошмарный ремень. Я больше не буду! Никогда!
И я больше не буду, ответил ему Цент. Никогда. Никогда больше не буду сечь тебя, гада, воспитательным образом. Это твоя последняя порка.
Владик робко обрадовался. Неужели Цент обещает не подвергать его впредь физическим карам? О, это было бы чудесно. По правде говоря, Цент не так уж часто распускал руки, а если не брать в расчет дружеских подзатыльников и стимулирующих пинков, то настоящих, полноценных взбучек набралось бы всего штуки три. Но и эти три не показались Владику пустяком.
Да, вновь заговорил Цент, это твой последний шанс на исправление. Больше никаких наказаний. Если, а точнеекогда, когда ты вновь опечалишь меня своим скверным поведением, то я возьмусь не за ремень, а за топор.
Рано Владик обрадовался. Цент вовсе не собирался объявлять мораторий на порку. Он просто решил перейти на новый уровень садизма, не бить безответного страдальца, а сразу убить. Ну, не сразу, нет. Медленно и вдумчиво, расчленяя тело жертвы маленькими кусочками.
Вот какое дело, Владик, сказал Цент, расставляя ноги и занося руку с ремнем. В следующий раз, совершив очередную преступную тупость, не обижайся. Мы с тобой сыграем в ролевую игру «Мясная лавка». Я буду мясником, а ты нет. Тебе достанется другая роль. А теперь изволь-ка получить заслуженную награду.
И толстый кожаный ремень с грохотом обрушился на ягодицы страдальца. Владик закричал, ударяясь лбом о твердый ствол березы.
Вот и первый пошел, радостно произнес Цент. Ничего, не падай духом. Не успеешь опомниться, как получишь все, что причитается.
А сколько ударов мне полагается? глотая слезы, спросил Владик.
Шесть, ответил Цент.
Программист едва не рассмеялся от радости. Всего-то шесть. Это он переживет.
Да, шесть, повторил Цент. Шесть часов славной поркивот что тебе причитается. А если будешь отвлекать меня глупыми вопросами, накину дополнительное время.
Шесть часов! У Владика глаза поползли на лоб. Нет, этого он точно не переживет. Он не переживет и один час. Ведь он изведал всего лишь один удар этим страшным ремнем, а уже такое чувство, будто зад, подобно золотому яичку из сказки, разбился вдребезги.
Эх! выдохнул Цент, и ремень повторно обрушился на ягодицы Владика. Вот тебе, паразит, за все хорошее. Долго я терпел, долго сдерживался. Думал, в тебе совесть однажды проснется. А потом меня как осенилода ведь у тебя, гада, ее и вовсе нет.
Владик кричал и плакал, дергаясь рядом с молодой березкой, к которой он был достаточно прочно привязан. Он так и не смог взять в толк, за какие злодеяния подвергается столь чудовищной каре. За собой Владик не помнил никаких преступлений. Да и Центу он ничего плохого не делалон ведь не самоубийца, чтобы нарочно злить этого кровожадного душегуба. А что касалось операции по спасению грузовика с консервами. Так ведь там он все сделал как надо. Мертвецов увел? Увел. Центу путь к грузовику расчистил? Расчистил. Ну, да, привел он зомби обратно в деревню, но ведь на этот счет у него никаких инструкций не было. Цент ему этого не запрещал. Да и что ему еще, горемычному, было делать? Погибать? Ведь в чистом поле он от зомби бы не убежал.