Александр КоммариВ МИРЕ КОММУНИСТОВ И ЖИВОТНЫХ
Эпизод первый: Начало
Кот, сидящий на моем столе около клавиатуры, потянулся, посмотрел презрительно на экран монитора, где я писал давно уже обещанный текст для одного журнала, а потом ласково замурлыкал:
«Если, наоборот, правящую советскую касту низвергла бы буржуазная партия, она нашла бы немало готовых слуг среди нынешних бюрократов, администраторов, техников, директоров, партийных секретарей, вообще привилегированных верхов. Чистка государственного аппарата понадобилась бы, конечно, и в этом случае; но буржуазной реставрации пришлось бы, пожалуй, вычистить меньше народу, чем революционной партии. Главной задачей новой власти было бы, однако, восстановление частной собственности на средства производства.»
Кот прервалсяего внимание отвлекла большая черная муха, влетевшая из приоткрытой балконной двери. Хвост мелко задергался и я понял, что готовится Большой Скачок. Прошлый Большой Скачок стоил мне разбитого монитора. Я молча показал кулак. Кот оценил возможные варианты и решил продолжить:
«Прежде всего потребовалось бы создание условий для выделения из слабых колхозов крепких фермеров и для превращения сильных колхозов в производственные кооперативы буржуазного типа, в сельскохозяйственные акционерные компании. В области промышленности денационализация началась бы с предприятий легкой и пищевой промышленности. Плановое начало превратилось бы на переходный период в серию компромиссов между государственной властью и отдельными «корпорациями», т. е. потенциальными собственниками из советских капитанов промышленности, их бывших собственников-эмигрантов и иностранных капиталистов».
И? поинтересовался я.
Разве Троцкий не прав? спросил Кот. Все именно так и произошло.
Кот жил у нас уже несколько лет, но каждый называл его по своему. Оболтус, то есть мой сын, называл его Бро. Моя женаМерзавцем. Я, чтобы не ломать голову, так его и называлКот.
Слушай, сказал я, Опять всю ночь лазал по троцкистским сайтам, да?
Не увиливай от ответа, сказал Кот. Кстати, сметаны не дашь?
Не дам, твердо ответил я. У тебя от сметаны понос. Лоток потом воняет.
Кот спрыгнул со стола, сходил на кухню, убедился, что там ничего ему не светит, вернулся в комнату и запрыгнул на стол.
Гад же ты все-таки, буркнул он. Так как насчет Троцкого?
Ну, Лев Давыдыч высказал очень глубокую мысль, что все мы умрем. В том смысле, что если Советская власть погибнет, то найдется немало людей, которые будут служить новой власти, а некоторые и вообще преуспеют. Для такого прогноза большого ума не надо.
Кот почесал лапой за ухом. Он явно хотел выдать мне очередную цитату из Троцкого, но тут хлопнула дверь. По шуму в прихожей я понял, что с дачи приехал Оболтус. В комнату влетел Агафон, наш песжуткая помесь чего-то с чем-то.
Лапы! Лапы чистить кто будет! простонал я.
Агафон только беспечно вильнул хвостом и залез своими грязными с улицы лапами мне на колени, норовя лизнуть лицо. Кот смотрел на это крайне брезгливо.
Пес бросил взгляд на экран, потом прогавкал одобрительно:
«Чтобы строить, надо знать, надо овладеть наукой. А чтобы знать, надо учиться. Учиться упорно, терпеливо. Учиться у всехи у врагов и у друзей, особенно у врагов. Учиться, стиснув зубы, не боясь, что враги будут смеяться над нами, над нашим невежеством, над нашей отсталостью».
И это, конечно начал я.
Иосиф Виссарионович, само собой, радостно продолжил пес. Речь на съезде ВЛКСМ в 1928 году.
Мой отец и Агафон длинными летними вечерами на даче любили сидеть на улице и перечитывать все тринадцать томов сочинений товарища Сталина, которые остались еще от деда и бережно хранились в старом бабушкином серванте.
Кот злобно зашипел: «Обычный его закос под Ленина, даже тут ничего нового!»
Агафон тут же на него рявкнул: «Молчи, мелкий воришка чужой еды. Правильно Сартр вас, троцкистов, называл: «Несчастные коммунисты!»
Назревал очередной конфликт с дракой и летающей шерстью до потолка.
Боже мой, подумал я, домашние животныеэто очень здорово. Но если бы они при этом еще не разговаривали!
Флешбэк первый: Лондон.
Погода в Лондоне и так не ахти, а уж в марте и совсем. Туман с самого утра, сырость, продирающий до костей холод. Одиннадцать немолодых мужчин стояли у свежей могилы, возле которой лежало несколько венков. Один из мужчин заканчивал свою небольшую речь.- был человеком, которого больше всего ненавидели и на которого больше всего клеветали. Правительстваи самодержавные и республиканскиевысылали его, буржуаи консервативные и ультрадемократическиенаперебой осыпали его клеветой и проклятиями. Он отметал все это, как паутину, не уделяя этому внимания, отвечая лишь при крайней необходимости. И он умер, почитаемый, любимый, оплакиваемый миллионами революционных соратников во всей Европе и Америке, от сибирских рудников до Калифорнии, и я смело могу сказать: у него могло быть много противников, но вряд ли был хоть один личный враг. И закончил:- И имя его и дело переживут века! Говорил он по-английски, но чувствовалось, что сам он иностранец. Мужчины постояли еще молча некоторое время, а потом пошли к выходуи скрылись в лондонском тумане.
Могильщики деловито закидали гроб землей, положили венки на холмик земли, и пошли делать свое мрачное дело дальше. Вряд ли они даже слышали имя человека, которого этим утром предали земле.
Было тихо. Из-за одного памятника показалась странная парочкабольшой пес и худой кот. Они подошли к могиле и остановились.
Пес имел вид весьма потрепанныйодно ухо почти разорвано в клочья, левый глаз явно неживой, хвост перебит.
Коту же явно не мешало бы поесть, и поесть побольше.
Грустно, сказал кот, глядя на венок, на котором было что-то написано золотыми буквами на красной ленте по-французски. Такой ум угас. И с кем теперь мне поговорить на равных? В принципе ведь люди народ прискорбно глупый, за крайне редкими исключениями.
Вы, коты, как всегда, крайне высокого мнения о своем уме, буркнул пес.
Он глядел на могилу и у него в единственном живом глазу собрались слезы.
Правду говорить легко и приятно, задумчиво сказал кот.
Эти двое были старыми оппонентами, и даже в это грустное для пролетариата утро без своей обычной пикировки обойтись уже не могли. Кот был теоретиком, философом, песуличным бойцом, где ему часто и доставалось.
Позади них кто-то чихнул. Животные повернулись.
Там стоял какой-то человек средних лет, очень обычного вида, в котелке и макинтоше. Котелок, он, впрочем, сразу снял.
Раньше надо было приходить, сказал кот недовольно. Ваши уже ушли.
Нашиэто кто? вежливо спросил мужчина.
Люди, раздраженно сказал кот.
Люди? переспросил человек. Ну, я как бы не совсем человек.
А кто же тогда? спросил пёс.
Я я мужчина явно чувствовал себя не в своей тарелке. Я призрак.
Кот и пёс переглянулись.
Уж не начал кот, но мужчина перебил:
Да, да, тот самый.
Кот и пёс переглянулись снова.
Не хотите ли вы сказать, уважаемый товарищ призрак, осторожно начал кот, что теперь и в этой стране ожидается революция? Как в Париже?
Мужчина виновато развел руками.
К сожалению, в этой стране пока нет. Не ожидается.
А где ожидается? спросили оба почти одновременно. Чувствовалось, что вопрос их крайне интересовал.
Призрак оглянулсясловно боялся, что их кто-то может подслушать.
На Востоке, наконец сказал он.
В Польше, я знал! воскликнул кот.
Не в Польше. То есть не совсем в Польше. Хотя и в Польше тоже, конечно, в каком-то смысле.
В России? спросил пёс. Бакунин был прав, да?
Кот, услышав фамилию русского анархиста, скривился. Это было понятно, учитывая сложные отношения русского с человеком, которого только что предали земле.
Да, сказал призрак. Но еще очень не скоро. Так что боюсь, что вам, товарищи, ее не увидеть.
Это ничего, сказал пёс. Жаль, конечно, что Мавр немного ошибся. Насчет того, где.
Не ошибся он, сразу возразил кот. В письме Засулич он написал, что