Хозяйка замка уже успела принять прежнее уверенное выражение. Помогали ей в том подлокотники и талисман. Пальцы привычно пробежались по окружности.
Значит так: эту ночь проведёте здесь, а завтра отправитесь в путь. Сестра в качестве фрейлины, тыоруженосцем.
Людо едва заметно поиграл желваками. Ему уже семнадцать. Будь отец жив, брат бы давно получил рыцарское звание. А вместо этого вынужден довольствоваться поддоспешной одеждой и дешёвым кинжалом, который рассыплется под первым же ударом хорошо прокалённой стали.
Злость он скрыл за почтительным поклоном:
Вы сама доброта, госпожа.
Королевский замок покинете через неделю-две, со свитой леди Йосы, продолжила Её Светлость наставления. Получите остаток платы и можете отправляться, куда пожелаете. Но! Она позволила тишине веско повисеть. Никто и никогдани до, ни послене должен узнать о нашей сделке.
Никто и никогда не узнает, госпожа, в этом мы с сестрой клянёмся.
Поверила леди Катарина подозрительно легко.
Знаю, что так оно и будет, ласково улыбнулась она и наконец позвонила в колокольчик.
* * *
Вызванные служанки повели нас с братом тёмными переходами. Одна из девушек загремела ключами у крайней угловой двери.
Сюда, миледи.
Я не шелохнулась, глядя, как вторая увлекает Людо дальше.
Куда ведут моего брата?
На мужскую половину, миледи. Девушка толкнула створку, приглашая войти, но я продолжала растерянно смотреть ему вслед.
Спокойную уверенность, не покидавшую меня на протяжении всего тщательно отрепетированного представления, в котором от меня требовалось изображать перед старой ведьмой робость, давить румянец, при необходимости слёзы, и шептать ответы покорным тоном, вытеснил безотчётный страх из-за разлуки с Людо в этом чужом доме. А вдруг они обо всём догадались и теперь специально разделяют нас?
В конце коридора брат обернулся и чуть кивнул мне.
Пожалуйста, миледи, мне нельзя задерживаться, настаивала девушка.
В худом большеносом лице не было почтительности, проявлявшейся при хозяевах, только нетерпение и затаённое любопытство. Наш с Людо вид наверняка подсказывал, что с такими гостями можно не церемониться. Слуги, как собаки, чуют разницу между господами и понимают, что знатное происхождение ещё не гарантирует богатства. Даже «миледи», произносимое нехотя, сквозь зубы, превращалось в «мледи».
Я пригнула голову и переступила порог. Внутри меня никто не поджидал. Только стылая комната с циновкой на полу и белёными голыми стенами, не прикрытыми гобеленами. Здесь оказалось ещё холоднее, чем в коридоре, из щелей нещадно дуло. По одну сторону от узкой кровати помещался напольный канделябр с сальной свечой, а по другуюгоризонтальный стержень, укреплённый на двух других, вертикальных, чтобы вешать одежду. В стенной нише стояли две фигуркиПраматери и Покровителя рода Венцель.
Крохотная комнатушка четыре на шесть шагов вдруг показалась мне огромной и пустынной. Впервые в жизни мне предстояло ночевать одной. В детстве я делила покои с кузиной, няней и кормилицей, а после рядом всегда был Людо. Как заснуть, если он не будет дышать мне в волосы? Не говоря уже о том, что ему нельзя спать в общей комнате Надеюсь, у него тоже отдельная. Хотя бы такой же чулан.
Дверь громко захлопнулась, и я невольно отшатнулась от подошедшей вплотную служанки.
Я помогу вам раздеться, миледи.
Не нужно, уклонилась я. Справлюсь сама.
Тупое удивление на её лице сменилось презрением. Леди не должны одеваться и раздеваться сами, но за последние годы я отвыкла от слуг и чужих прикосновений.
Как пожелаете, мледи. Леди Катарина сказала, что вы будете ужинать здесь. Она указала на поднос с холодным мясом, фруктами и лепёшками, сразу приковавшими моё внимание. Отдельносезонное вино. А вот тут, выдвинула она верхний ящик комода, полотенце.
Я молча кивнула, мечтая, чтобы она поскорее убралась. Наконец она так и сделала.
При служанке я сдерживалась, но стоило двери закрыться, кинулась к снеди и принялась судорожно заталкивать в себя лепёшки. Глотала, почти не прожёвывая, и уже хватая следующую. Потянувшись за очередной, случайно опрокинула поднос со всем содержимым на пол. Тут же бросилась на колени, шаря дрожащими пальцами, подбирая безвкусные, не первой свежести кругляши, и ела-ела-ела, лишь бы заглушить эту сосущую резь в животе, от которой мутит уже третий день. Потом торопливо давилась мясом и фруктами, набивая полный рот, размазывая сок по щекам, чувствуя, что уже хватит, давно хватит, но была не в силах остановитьсяпока желудок не скрутило от боли. Выплюнув остатки сливы, еле успела подтащить таз для умывания, куда меня и вывернуло.
Когда стих последний спазм, попыталась встать, но комната поехала перед глазами, завалив обратно, и я скрючилась, обхватив живот. Отдача от превращения, нервное истощениемне лишь казалось, что я спокойна, тогда как всё это время была натянутой тетивой, и голод вконец измотали. Прикрыв глаза, я постаралась дышать глубже. Дурнота постепенно отступала, сменяясь слабостью и ознобом. Исподнее противно липло к телу, но сил недоставало даже пальцем шевельнуть, не то что подняться с продуваемого пола.
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем в коридоре послышались осторожные шаги. Скрипнула дверь, и в комнату заглянул Людо. Замер, застав кровать пустой, но тут же увидел меня на полу. Стремительно пересёк комнатушку, подхватил на руки и отнёс на постель.
Совсем худо? спросил он, убирая с моего лба прилипшие пряди.
Терпимо, прошептала я, стыдясь своей слабости.
Я привыкла: меня часто тошнитот голода, страха, отдачи.
Он оглядел меня, потрогал шею.
Ты вся мокрая. Сейчас, погоди.
Не обращая внимания на вялые протесты, расшнуровал рукава моей котты и стянул её с меня, оставив в одной только камизе. Смешал вино с водой для умывания, смочил полотенце и, усевшись в изголовье, подтянул меня к себе за подмышки. Устроив затылком на груди, принялся протирать лицо, шею, руки.
Влажная прохлада приятно успокаивала, и вскоре мне полегчало. Дыхание выровнялось, озноб отпустил, лишь слабость и боль в животе никуда не делись, хотя последняя из режущей превратилась в тупую, ноющую.
Закончив, Людо отбросил тряпку, заставил меня прополоскать рот остатками вина и принялся ворошить и перебирать пряди, массируя кожу головы, и тепло мало-помалу стало возвращаться в тело, растворяя отголоски мути. Спустя недолгое время сил уже достало на то, чтобы шевельнуться и произнести:
Обязательно было выделываться? Там, в зале.
А должен был подставить им шею? разозлился он в ответ.
Прокушенная от страха за него щека снова засаднила, а пальцы судорожно вцепились в его котту. Людо успокаивающе приобнял меня, клюнул в висок, сказав уже мягче:
Ну, чего трясёшься? Ты же их видела: чисто мухи в патоке. А я каждый день тренируюсь.
Не безоружным против меча, возразила я, приподнимаясь, чтобы взглянуть на него. С ним ты давно не упражнялся.
Но брат уже не слушал, отрешённо рассматривая свою руку.
Знаешь, когда я его держал пальцы сомкнулись вокруг невидимой рукояти, заново переживая те мгновения, и его лицо просветлело.
Знаю, Людо, тихо ответила я, и он, придя в себя, сердито опустил кулак. Тогда огрызнулась уже обычным тоном, укладываясь обратно: И я не трясусь. Никогда. И не собираюсь начинать сейчас.
Я, что ль, собираюсь помереть в шаге от цели?
Цель одно это слово пустило по хребту липкий трепет. Но то был страх уже не за него и даже не за себя, а совсем иного родастрах подвести, не справиться, не оправдать. И он выворачивал нутро, как не способен ни один голод. Людо, как всегда, прочёл мысли.
Всё получится, уверенно произнёс он, продолжив перебирать мои пряди. Ещё вчера мы ночевали на вонючей подстилке, а через неделю будем в королевском замке. Просто помни, кто ты такая, Лора.
Кто мы такие, поправила я.
Мы, согласился он, не замечая, что рука уже не гладит, а болезненно дёргает. В глазах нарастал знакомый горячечный блеск. Когда силы закончились, ищи их в ненависти и никогда ни на единый миг не забывай, что они сотворили.