- К чертям собачьим! - заорал он и запустил в таракана полупустой пивной бутылкой.
София завизжала. Бутылка угодила в стену прямо под тараканом, шестью или семью дюймами выше вздутого черепа Чико (но не разбилась, только расплескала повсюду пиво), упала и покатилась по полу, а таракан метнулся вверх по стене и юркнул в щель. Чико сидел совершенно неподвижно и ухмылялся.
- Сдурел! - закричала София. - Псих ненормальный! - Она опустилась на колени, прижала сына к себе, и Чико обнял ее худыми смуглыми руками.
- Пусть перестанет пялить на меня зенки! Заставь его! - Саломон вскочил; толстое брюхо и подбородки тряслись от бешеной злобы - на Чико, на черных блестящих тараканов, которых, кажется, приходилось убивать снова и снова, на простеганные трещинами стены и ревущий шум Ист-Ривер-драйв. Я ему всю харю набок сверну, мама родная не узнает, вот те крест!
София ухватила Чико за подбородок. Тяжелая голова сопротивлялась, но Софии все-таки удалось отвернуть лицо Чико от Саломона. Привалившись головой к плечу матери, мальчик испустил тихий бессильный вздох.
- Пойду прогуляюсь, - объявил Саломон. Ему было досадно - не потому, что он бросил в Чико бутылкой; потому, что пиво пропало зря. Он покинул комнату, вышел за дверь и двинулся в конец коридора, к общей уборной.
София покачивала сына в своих объятиях. "Хватит верещать!" - крикнул кто-то в коридоре. Где-то играло радио, от стены к стене гулял громовой рэп. Откуда-то наплывал горьковато-сладкий запах: в одной из нежилых, заброшенных квартир, служивших теперь прибежищем наркоманам и торговцам наркотиками, химичили с кокаином. Далекий вой полицейской сирены породил за дверью напротив панический быстрый топот, но сирена мало-помалу затихла, и топот смолк. Как она дошла до жизни такой, София не знала. Нет-нет, решила она, неправда. Она отлично знала - как. Обычная история: нищета, оскорбления и жестокие побои от отца - по крайней мере, мать Софии называла того человека ее отцом. По ходу сюжета София в четырнадцать лет становилась дешевой проституткой, промышлявшей в испанском Гарлеме; игла, кокаин, обчищенные карманы туристов на Сорок второй улице. История из тех, что, единожды начав разматывать, обратно уже не смотаешь. Софии случалось оказываться и на распутье, когда требовалось принять решение... но она неизменно выбирала улицу, погруженную во мрак. Тогда она была молода, ее тянуло к острым ощущениям. Кто был отцом Чико, она, честно говоря, не знала: возможно, торговец, который сказал, что он из Олбани и жена к нему охладела, возможно, толкач с Тридцать восьмой улицы, тот, что носил в носу булавки, а может быть, один из множества безликих клиентов, тенями проходивших сквозь одурманенное сознание. Но София знала, что ее грех так раздул голову младенца еще в утробе и превратил малыша в бессловесного страдальца. Грех, а еще то, что как-то раз ее спустили с лестницы с ребенком на руках. Такова жизнь. София боялась Саломона, но боялась и лишиться Чико. Кроме сына, у нее ничего не было и ничего уже не предвиделось. Пусть Саломон жестокий, бесчувственный и грубый, зато он не выкинет их на улицу и не изобьет слишком сильно; уж больно ему нравится ее пособие по безработице плюс те деньги, которые она получает на содержание ребенка с задержкой в развитии. София любила Чико; он нуждался в ней и она не желала отдавать его в холодные, равнодушные руки государственного учреждения.
София прислонилась головой к голове Чико и прикрыла глаза. Совсем молоденькой девочкой она часто мечтала о ребенке... и в мечтах дитя представало безупречным, счастливым, здоровым мальчуганом, полным любви, благодати и... да, и чудес. Она пригладила Чико волосы и почувствовала на щеке пальцы сына.