Он даже несколько раз вдохнул воздух. Это было излишне, так как ничего говорить он не собирался.
Весь окружающий мир уплыл в сторону, он снова падал в темноту и слышал чей‑то неумолимый голос:
– Ничего, руки, руки ему крути посильнее!
И другой, девичий голос:
– Пустите его… зачем вы его… пустите.
А потом смертельный ужас и холод во всем теле, холод страха… Шум прибоя и шелест волн заслонили все это, и он был чайкой, летящей к своему видневшемуся на горизонте острову, устало махая крыльями, хорошо понимая, что не долетит. Волны пытались дотянуться до него своими жуткими синими пальцами. Горизонт кренился и снова выравнивался, а он летел, зная, что перестанет это делать, только когда умрет, да и то кто его знает, потому что там, на берегу острова, виднелась тоненькая бронзовая фигурка и махала ему рукой. Невыразимая тоска вдруг охватила его, рванула навстречу… Тоска и любовь… Любовь? Да, он вдруг понял, что такое любовь, она проснулась в нем, зашевелилась и наполнила тело странно забытой сладостью, а еще волнами, сотрясавшими его…
Он открыл глаза и понял, что это все… Он больше не может, не способен жить здесь, и наплевать ему на этот город, на этот мир и даже на всю цепь миров… Эрик вдруг понял, что не уйдет из этого города, потому что где‑то здесь скрыта возможность вернуться обратно в тот мир, в котором он умер, и попробовать все сначала. Собственно, какой смысл идти куда‑то, ведь все города мира похожи друг на друга, как близнецы, и точно так же окружены бесконечными песками?
Нет, он отсюда не уйдет. Не нужно ему Вингальва, где, говорят, все точно так, как описывается в Библии, – царство Божье… Нет, он должен вернуться.
Вот только как это сделать?
Кто‑то тряс его за плечо, и, открыв глаза, Эрик увидел, что это крысиный король.
– Эй, ты что? Очнись!
– Нет, – сказал Эрик, пытаясь стряхнуть остатки овладевшего им дурмана. – Плевал я на холод и одновременно на жару, на эти пески и на этот второй мир.
– Ну‑ну, – сказал король и убрал с его плеч лапы. – Значит, опять думал.
– Мне это свойственно, – сказал Эрик. – В отличие от некоторых.
Он обиделся на крысиного короля за то, что тот не дал ему досмотреть, не дал додумать. Может быть, он сумел бы придумать, как ему вернуться назад. Кто знает?
– Сам ты три дня не умывался, – обиделся крысиный король. – Что, философом заделался? Ну ты, философ, на “Летучий голландец” сегодня пойдешь?
“Хоть бы какой‑нибудь дождичек”, – с тоской подумал Эрик.
– Плевал я на твой “Летучий голландец”, – сказал он крысиному королю.
– Так, – протянул тот. – Еще на что ты плевал?
– На все вообще…
– Может, и на меня?
– Может, и на тебя.
– Так, значит? Да ты кто такой?! – взорвался крысиный король.
– Кто надо, – буркнул Эрик.
– Нет, я тебе скажу, кто ты…
– Ну и кто?
– Нет, я тебе скажу, кто ты есть на самом деле!
– Кто? Кто? Кто?
– Ты паршивый зомби.
– Паршивый?
– Да! И к тому же холодный, как лягушка, и мерзкий, как…
Договорить он не успел.
Небритый тип в старом вельветовом пальто, с острым носиком и бегающими глазами притиснулся к ним. Глаза у него бегали ритмично, словно были маятниками двух вделанных в череп метрономов.
Крысиный король хмыкнул, и по выражению его мордочки Эрик догадался, что тот пытается определить, с какой примерно частотой в минуту бегают глаза этого человека.