Впрочем, говорили мы главным образом о делах, и мне иногда думается, что для себя она оправдывала эту дружбу необходимостью живой связи с массами. Все-таки она очень меня раздражала, потому что я все время был чем-то обязан ей. Например, она научила меня играть в бадминтон.
В тот день, когда привезли Кракена, она зашла после перерыва поговорить о моих отношениях с Майским, и я по-настоящему разозлился на нее. Мы все трое лежали животами на подоконнике и смотрели, как внизу во дворе ворочается "маз" с громоздким прицепом-цистерной. Вокруг "маза", взволнованно размахивая руками, бегали беспозвоночники и пронзительными голосами подавали водителю советы. Беспозвоночниками мы называли наших соседей, сотрудников Института беспозвоночных, да они и сами себя так называли. Костя пригляделся и сказал, что это беспозвоночникам привезли спирт, а Тимофей Евсеевич стал рассказывать, как бы он поступил на месте водителя. Тут подошла Юля, поздоровалась и сказала:
-- Андрюша, ты, я вижу, не очень занят, мне надо поговорить с тобой.
Мы вышли в коридор и сели у стола, где обычно сидят с авторами, чтобы не мешать в редакции.
Она опустила ресницы, разгладила юбку на коленях, скорбно взглянула на меня и покраснела. Она не знала, с чего начать. Или притворялась, что не знает, -- для нее это всегда было одно и то же. Я сразу понял, что она собирается резать мне в глаза правду-матку. Не люблю, когда мне режут эту самую правду-матку, но за удовольствие иметь такого друга приходилось время от времени платить. Я полез в карман за сигаретами, хотя у меня и без того было горько во рту от курения, и сказал:
-- Давай, Юленька, рассказывай, что там еще стряслось. Синенко опять целовал Марину в рабочее время? Нет? Неужели Тимофей Евсеевич? Он старик, но еще может... Тоже нет? В чем же дело? Мне не к лицу этот галстук? Говори прямо и откровенно. Без околичностей и всяких там фиглей-миглей.
Пока я говорил все это, она с трагическим достоинством покачивала головой. Глаза ее были прикрыты. Затем она открыла глаза и сказала:
-- Я не шучу, Андрюша. Вопрос очень серьезный. Боюсь, что тебе это будет не совсем приятно, но...
Последовала значительная пауза, и я поспешил заверить:
-- Я слушаю тебя, Юленька.
-- Что у тебя за отношения с Майским? -- спросила она.
Я удивился.
-- С Петей Майским? Хорошие отношения.
-- Вы друзья?
-- Не то чтобы друзья... А что случилось? Он попал в милицию? Это он может.
Она сурово сказала:
-- Ты пьянствуешь с ним в ресторанах.
Это было сказано так убежденно и взволнованно, что я растерялся. Так мог бы сказать следователь, загнавший преступника в ловушку.
-- Почему же именно пьянствую? -- спросил я. -- В ресторанах не обязательно пьянствовать, Юленька. Там разрешают и просто беседовать.
-- Не в этом дело. Ты понимаешь, что я хочу сказать.
-- Не понимаю, -- сказал я искренне.
-- Ты заведующий отделом, коммунист. Майский твой автор. Ты не должен ходить с ним по ресторанам.
-- Послушай, Юля, -- сказал я, сдерживаясь. -- Я давно взрослый. Я сам знаю, с кем мне ходить.
Тогда она наклонилась ко мне и проговорила вполголоса:
-- Ты не имеешь права. Как твой товарищ и как член партбюро я предупреждаю тебя, это выглядит некрасиво. Ты включил Майского в план редподготовки?
-- Ладно, -- сказал я и встал. -- Довольно с меня. Да, я включил Майского в план редподготовки. По этому поводу мы устроили в ресторане "Метрополь" очередную попойку, и там Майский выдал мне нотариальную доверенность на половину будущего гонорара. А затем мы с ним отправились в Сандуновские бани, и его рука мыла мою руку. Я признаю свою вину и готов предстать.
Это было грубо, потому что Юля, конечно, затеяла этот разговор из самых лучших побуждений. Она сидела, как прибитая. Но я разозлился.