Лицо ее осунулось, под глазами черные круги, взгляд был, как бы сказать, не потухший, а угасший.
Больше всего меня поразили ее глаза. Большие голубые глаза, а запали внутрь. Это были красивые глаза, но они, казалось, ничего не видели уже. Страшные красивые глаза… Они врезались в память на всю жизнь.
Она опрашивала всех, кто принимал участие в том бою. Каждого солдата, прапорщика, офицера. Но никто не мог ей помочь. Мы хотели помочь, но не могли.
Нельзя было ее отпускать обратно вот так, самостоятельно; начальник штаба Сан Саныч поехал на Ханкалу, на совещание, сделал крюк и оставил девушку в аэропорту Северный. После этого никто ее не видел, и про Алексеева я больше не вспоминал. А вот сейчас, под воздействием водки и воспоминаний, я спросил у Виктора:
– Витя, а помнишь, боец у вас был Алексеев Сергей?
– Алексеев? – я удивился перемене настроения Виктора, он отшатнулся от меня как от сатаны.
– Ты чего?
– Так, ничего. Наливай! А что ты про него вспомнил? – перекрестился.
Я рассказал про сестру и ее глаза.
– Так, помнишь? И чего так тебя перекосило?
– Было дело… Помнишь Ахтурова?
– Нет.
– Здоровый такой, я с ним в одной машине жил?
– По-моему, Семен?
– Он.
– Ну, помню, и что? Мужик как мужик. И что?
– Когда вышли из Грозного вашу бригаду отправили на Запад, а нас – на Юг. Дело было в апреле. Я был дежурным по части, проверил посты, зашел в кунг выпить чаю. Ночь, часа три, туман, продрог насквозь. Захожу, а Семен не спит. Сидит один и спирт пьет. Один в три часа ночи. На войне рано спать ложатся. А он не спит. Мы с ним начали жить вместе в одном кунге, когда мою машину спалили в Грозном. Водила и напарник у меня был ранен, вот сам и водил свой «ГАЗон». А Семена напарник погиб. Я и переехал к нему. Он странный был, заносчивый очень. Но ничего не поделаешь, по службе я с ним особо не пересекался, так, спали под одной автомобильной крышей, да водку по вечерам пили… А тут он смотрит на меня, и что-то пьяное несет. Мол, он самый крутой, боевик, одним словом… Сам-то в разведку как-то не рвался, и принимал участие в боях, когда мы были в «котле». Как тогда, у больницы… И вот он начинает хвастаться, что он такой, он весь расписной, а награды его обходят. Ты за награды воевал, Слава?
– Нет, конечно. Не думал, что она мне вообще достанется, у нас в бригаде есть и были более достойные. Что дальше-то?
– Ну, вот. Слово за слово… Давай выпьем. – Было видно, что Виктору тяжело говорить. – Я возьми и ляпни, что он только в воздух стрелял, чтобы свой страх отогнать. А он и вспомнил про этого Алексеева… Когда духи наш батальон стали окружать, то все пошли на прорыв. И больные, и раненые, и командиры и тыл, одним словом, все. А боец этот молодой, Алексеев, по словам Семена, зажался в окопчик и не высовывается, прижался к земле и дрожит. Ступор у пацана.
– Бывает такое. По себе помню: много раз жалел, что не надел резиновые трусы, с таким бы удовольствие обделался от страха. И страшно было так, что челюсти «SOS» сами выбивали. Ну и что? Не боится только дурак. А пацан молодой. Это в первом бою кажется все нереально, просто как сон, кино, сказка. А потом, когда на своих убитых товарищей поглядишь, на кишки, да ноги оторванные, как-то жить сразу охота. И не хочется из окопчика вылазить. Но вылазишь. Тем паче, что пацаненок-то совсем зеленый был. Ничего удивительного.
– Он его убил.
– Не понял.
– Семен этого Алексеева пытался ногами достать из окопа, а тот встал и рванул в сторону каких-то руин. Тот ему полмагазина в спину и всадил. Потом тело спрятал в руинах…
– Блядь! Козел! – я грохнул кулаком по столу. – Пацана сопливого… Блядь!
– Я был в ярости. Был бы этот герой-боевик, который застрелил молодого своего солдата здесь сейчас – задушил бы собственными руками.
– Ну, а ты? Ты что сделал с этим гадом? – спросил я у Виктора.