Зеркальный лабиринт - Ролдугина Софья Валерьевна

Александр Матюхин, Софья РолдугинаЗеркальный лабиринт

Ночью у кромки древнего леса горел костёр; языки пламени трепетали, и тени беспорядочно метались вокруг, словно чудовищные спутники Гекаты.

У огня сидели двое странников: мужчина пришёл с запада, женщинас востока. Их одежда была поношенной, сапогистоптанными, а глаза напоминали тёмные зеркала. Странники долго молчали; первой заговорила женщина.

 До рассвета ещё далеко,  вздохнула она.  Скучно ждать в молчании, да и неловко Расскажи, странник, что ты видел в далёких краях? Наверняка тебе есть о чём рассказать.

Мужчина приосанилсяслова женщины польстили ему.

 Не скрою, я видел много удивительного,  сказал он.  Однажды мне довелось повстречать человека, гонимого Алекто, и я узнал, какой беспощадной может быть вина.

 Говорят, что винаи есть второе имя Алекто,  откликнулась женщина.  А я как-то раз увидела издали Медузу Горгону. Взгляд её и вправду наводит ужас! Хорошо, что она смотрела в другую сторону, иначе быть бы мне камнем. Кажется, ничего страшнее и нет.

 Как бы не так. Взгляд Медузы губит одного, а на поле битвы гибнут сотни,  возразил мужчина.  Я видел много войн. И всегда поблизости бродила Эрида, богиня раздоров, порождающая зависть даже между богами, и хохотала.

 В море тоже нет покояжадная Сцилла несёт смерть кораблям,  согласилась женщина. И вдруг улыбнулась:  Много на свете бед, но и добра много. Я видела, как гонимые беглецы просили о сострадании у алтаря Элеоси получали защиту.

Лицо у мужчины посветлело; видно, он вспомнил о чём-то хорошем.

 Мне как-то довелось повстречать художника, вокруг которого плясали Музы, и учёного, в котором зажгли они пламя вдохновения. Прекрасное было зрелище!

 А Элпида, Надежда? Говорят, она всё-таки выбралась из ларца Пандоры, пусть и позже других И слышал ли ты о Психее?

Мужчина и женщина проговорили всю ночь. Они рассказали друг другу множество историйоб ужасах, встреченных на пути, и о прекрасных чудесах. Слова были точно искры, из которых к рассвету разгорелось пламя нового чувства.

Они решили, что хотят увидеть следующий рассвет вместе, и отныне их путь лежал в одном направлении.

1Вина: Алекто

Алекто неутомимо преследует преступников и днём, и ночью, не давая им ни минуты покоя.

 Виноватые

Листовки еще висели на каждом столбе и дереве города, но тело уже было найдено, похороны назначены.

С листовок, распечатанных на черно-белом принтере, смотрело улыбающееся личико двенадцатилетней Ирыпередних зубов не хватает, короткие волосы растрепаны, ямочки на щеках и узкие щелочки глаза под фото текст: «ПРОПАЛ РЕБЕНОК! Пожалуйста, всем, кто видел эту девочку, просьба позвонить по телефону Одета в Особы приметы Вышла из дома и не»

Листовки были ненужным элементом, шелухой, потому что девочку отвезли в морг, произвели вскрытие, отмыли, одели и вывезли с заднего входа морга на автомобиле сразу на кладбище.

Лёвкин сидел в кабине, слева от хмурого молчаливого водителя, который непрерывно курил, одну за одной, и сплевывал в окно сквозь щербатые зубы. Один раз, перед въездом в кладбище, когда грузовик подпрыгнул на кочке, водитель матернулся и процедил:

 Ну, неправильно это. Не должны родители, того самого, хоронить детей. Каждый день что-то такое происходит. Тошнит

Лёвкин кивнул, потому что сказать ничего не мог. Слова застревали в горле.

На похоронах собралось человек двадцать. Несколько бабушек выли в голос. Гроб казался каким-то совсем уж маленьким, будто игрушечным. В какой-то момент Маша пошатнулась, цепко подхватила Лёвкина под локоть, дыхнула валерьянкой, запричитала:

 Господи, господи

Помимо валерьянки, она наглоталась еще таблеток, поэтому вряд ли соображала, что происходит. Под ногтями у Маши была грязьс утра она возилась с цветами во дворе не только с утра, а последние несколько дней, с того момента, как пропала Ира. Каждую свободную минуту.

Гроб опустили в яму, и несколько работяг в десять минут забросали яму землей с холмиком. Сверху положили венки, воткнули деревянный крест с фотографией в центре. Бабки продолжали ныть, а Лёвкин смотрел то на этот холм черной свежей земли, то на серое небо без туч. Кольнула беглая мысль, что все происходящеенеправда. Помутнение рассудка, страшная сказка, придуманная непонятно кем и непонятно для чего.

В кармане завибрировал телефон. Какой-то неизвестный номер.

 Да?  хмуро спросил Лёвкин, сквозь вязкость грустных мыслей соображая, что вряд ли кто ему вообще мог позвонить сегодня, в такой момент, в этот ужасный вечер.

 Я, это, по номеру звоню,  сказал в трубке мужской голос.  Я её видел.

 Кого?

 Ну. Девочку вашу. Вы же на листовках написали, мол, кто виделотзовитесь. Ну, вот.

В груди у Лёвкина что-то звонко лопнуло.

 Опоздали,  сказал он дрогнувшим голосом.  Похороны у нас.

В трубке тяжело засопели, а потом спросили:

 Как же это? Я же полчаса назад видел. Как живую. Ямочки эти, глазенки, прическа

Лёвкин не дослушал, нажал на сброс и так крепко сжал телефон, что почувствовал, как скрипит тонкий пластик.

Маша смотрела на крест сквозь крест ей бы следовало отоспаться и прийти в себя; взгляд мутный и ничего не соображающий. Лёвкин повел жену по узкой грязной тропинке, мимо других могил, к выходу. Следом потянулась безымянная вереница сопровождающих. Когда Лёвкин усадил Машу в такси, забрался сам и назвал адрес (хотя городок был таким маленьким, что, кажется, таксисты знали каждого пассажира в лицо), телефон зазвонил снова.

 Слушаю,  буркнул Лёвкин, на этот раз раздраженно.

 Я по поводу девочки,  затараторили в трубку, но уже другой голос, женский.  Слушайте, вам надо подъехать. Буквально час назад видела её в парке, ну, который возле кинотеатра. Где Церквушка, знаете? Может, она где-то там прячется. Может, убежала просто? Вы, главное, не волнуйтесь. Надо поискать. Только листовок мало. Надо еще по телевизору пустить, на местном нашем, и чтобы в интернете кто-нибудь написал

 Послушайте,  перебил Лёвкин.  Послушайте, мать вашу. Какая девочка? Я её только что похоронил! Мертва она. Нет больше никакой девочки.

 А как же листовки?  спросили в трубке.  Не бывает такого. Пока ищутесть надежда. Вы не отчаиваетесь, ладно? Отчаиваться ни в коем случае нельзя!..

Маша уснула, тяжело уронив голову ему на плечо. Лёвкин сбросил, а затем вовсе отключил телефон. Он никак не мог разобраться, что творится в душе. За окном мелькали серые многоэтажки старого района, столбы, деревья, парки, газоны, киоски, магазины, люди. Среди всего этого Лёвкин видел листовки с фотографией его дочери. Ямочки на щеках, все дела.

Доехали быстро. Лёвкин растолкал жену, повел ее, полусонную, через двор к дому. В коридоре разул, снял верхнее, уложил на диванчике в крохотной летней кухне. Маша что-то бормотала, царапала ногтями кожу на запястьях, и, наконец, уснула.

Вечер подступал незаметно, небо чернело и расцветало звездами. Лёвкин убрался в комнатах, приготовил ужин, сделал множество мелких, ненужных и необязательный дел, лишь бы не сидеть в тишине в доме. Когда стемнело окончательно, вышел на крыльцо и, облокотившись о перила, нервно выкурил сигарету.

В мутном свете фонаря было видно, что с обратной стороны забора кто-то подошел. Лёвкин подумал, что ведь никого тут толком не знает, на юге города, где многоэтажек днем с огнем не сыщешь, зато дома разной степени ухоженности расползлись на много километров вокруг. Даже соседей Лёвкин никогда не встречал или не обращал на них внимания.

В ворота постучали. Лёвкин подошел, на ходу закуривая вновь, открыл калитку, обнаружил за ней полноватую женщину лет сорока, в халате и в тапках. Женщина держала в руках сорванную листовку.