Это ведь ваша дочь, да? спросила женщина неприятным, каким-то хриплым голосом.
Допустим.
А вознаграждение положено?
Какое вознаграждение? Вы о чем? закипая, произнес Лёвкин. С ума все сошли, что ли? Где вы были три дня назад, когда она пропала? Куда вы все глядели?
Женщина неожиданно ловко схватила его за ладонь. Рука у нее была влажная и холодная.
Послушайте, я правда ее видела, сказала она. Тут недалеко. Три квартала по прямой. Где озеро с утками, знаете? Вам разве не интересно?
Лёвкин вздохнул и сказал:
Она умерла. Её нашли вчера. А сегодня похоронили.
Час назад. Кормила уток хлебушком, серьезно сказала женщина. Вознаграждение будет?
Какое, к черту он попытался вырваться, но женщина держала крепко. Трепыхнувшись, как муха в паутине, Лёвкин обреченно махнул рукой. Вы что, показать мне хотите? Думаете, правда там моя девочка?
Ваша, ваша, чья же еще. Поторапливайтесь.
Лёвкин оглянулся на освещенный прямоугольник входной двери. Он знал, что Маша будет спать еще час, может быть два, потом проснется и отправится во двор, возиться с розами. Придет глубоко за полночь, грязная, с израненными в кровь руками, пахнущая грязью, свалится на кровать и уснет снова. Бесконечный цикл последних дней.
Женщина потянула:
Торопитесь, говорю!
И Лёвкин подчинился.
Они шли по пустынной дороге. Лёвкин докурил, вышвырнул окурок в ночь. Женщина шлепала тапками по асфальту. В ее волосах торчали бигуди. До озера добрались минут за тридцать. Это было старое дикое озеро, с одной стороны густо заросшее камышами, а с другой расчищенное, с торчащими подмостками для ловли рыбы. Тут стояло несколько лавочек и горели фонари.
На одной из лавочек Лёвкин приметил крохотную фигурку, и сердце его заколотилось. Он бросился, опережая женщину, едва не закричал от нахлынувшего возбуждения, от надежды, но скоро понял, что никакая это не фигурка, а сверток одежды, лишь издалека похожий на человеческий контур.
Вон там я ее видела, сказал женщина, уверенно ткнув пальцем на подмостки. Кидала уткам хлеб. Всё, как на фотографии. Совпадение стопроцентное.
Лёвкин подошел к берегу, ступил на деревянный мостик. Тихо было вокруг. Тихо и темно. Даже лягушки не квакали. Лёвкин попытался вспомнить, был ли он вообще когда-нибудь здесь, и не смог. А ведь они с Ирой любили гулять.
Он обогнул озеро, мимо склоненных ив, мимо камышей, а женщина, стоя под бледным светом фонаря, время от времени кричала ему:
Точно вам говорю! Поищите хорошенько! Наверняка спряталась. О, эти дети любят везде прятаться!
«Что я такое делаю? подумал Лёвкин. Я же был на похоронах утром. Зачем я здесь?»
Но он продолжал упорно шарить взглядом по кустам и среди веток, продолжал испытывать надежду на прочность.
В какой-то момент, когда Лёвкин отошел очень далеко от дороги, женщина крикнула:
Знаете, она, наверное, уже где-то далеко! Ищите сами! Не нужно мне ваше вознаграждение! махнула рукой и растворилась в темноте
Домой он вернулся в одиночестве и, конечно, застал Машу, пересаживающую розы. Сколько раз она пересадила их с места на место за последние три дня.
Руки болят, пожаловалась Маша, когда он присел на корточках неподалеку. Все в царапинах. Отвезешь меня с утра к доктору?
Ты это уже говорила. Помнишь? Вчера. И позавчера.
А ты что?
С утра возвращаешься. Пересаживаешь и пересаживаешь. Сдались тебе эти розы.
Запихни меня в такси и отвези в доктору, сухо сказала Маша. Не слушай, что я там говорю. Это все из-за чувства вины. Без Ирочки в доме слишком тихо.
Это точно. Слишком.
Он вернулся в дом, принял душ, включил телефон, чтобы проверить почту. Пришло три сообщения о пропущенных звонках. Все с неизвестных номеров. Тут же телефон завибрировал. Разглядывая цифры, Лёвкин понял, насколько сильно устал.
Алло?
Я девочку вашу нашел, сказали в трубке. Маяковский район, знаете? Где стадион.
Какой, в жопу, стадион? Она мертва! Мертва, слышите?
Я смотрю на нее сейчас, сказали в трубке. Светлые короткие волосы, улыбается, шортики такие, синего цвета, с корабликом на кармашке. Всё верно?
Лёвкин открыл рот, но промолчал. Про шортики никто не знал. На фото их не было видно, конечно.
Приезжайте. Она тут голубей кормит хлебом. Не ручаюсь, что смогу её задержать.
Трубку повесили. Лёвкин тут же судорожно набрал такси, потом рванул к жене в огород, схватил её под локоть: «Живее!», и вдвоем они выскочили на улицу. Маша не успела даже помыть руки. Лёвкин чувствовал, как дико, импульсивно, с надрывом бьется сердце. Через несколько минут подъехало такси. В салоне пахло огуречным лосьоном. Лёвкин назвал место, которое у стадиона, хотя ни разу там не был и даже не знал, сколько вообще стадионов в этом городке. Таксист вроде бы понял.
Маша крепко сжала Лёвкину ладонь.
«Этого не может быть, думал Лёвкин, и тут же. Но ведь нужно же во что-то верить!»
Их домчали быстро. Площадь с фонтаном перед стадионом была пуста. Лёвкин набрал номер звонившего, но никто не ответил. Маша пробежала вокруг фонтана, потом поднялась по ступенькам к входу в стадион. Везде стояли металлические ограждения. Желтый свет фонарей освещал кабинки касс, пустые лавочки, узорную плитку. Лёвкин тоже бегал, не помня себя от волнения, заглядывал в каждую темную щель, кричал, не удержавшись: «Ирка! Ирка!», но сам же понимал, что никто ему не ответит.
В какой-то момент он увидел на столбе приклеенную листовку, сорвал её, смял, изорвал. Потом еще одну, на соседнем столбе. Кто-то ведь успел обклеить проклятыми листовками весь город!
Телефон зазвонил. Лёвкин не обратил внимания. Он шел от столба к столбу, срывал листы с фотографией дочери и швырял на землю. Ветер подхватывал их, кружил, уносил в темноту.
В отдалении, за углом стадиона, зашевелились тени. Кто-то выдвинулся навстречу Лёвкинунесколько человек, неприметные, серо одетые, похожие на призраков.
Вы не там ищите, сказал один.
Вам надо в центр, к театру Драмы, вторил другой.
Возможно, она просто ушла погулять, говорил третий. В уголке губы его алел кончик зажженной сигареты.
Лёвкин попятился, побежал обратно, увидел, что отовсюду из темноты лезут люди. Они шли неторопливо, наполняя ночную тишину шорохами разговоров.
Я видел вашу девочку
Тут написано позвонить, вот и позвонил
У пруда. Тут недалеко
А вы опоздали что ли?
Опоздал, конечно опоздал! Лёвкин подбежал к жене, которая, склонившись над газоном у фонтана, рвала розы. Таксист посигналил коротко, привлекая внимание. Зазвонил телефон.
Да! рявкнул в трубку Лёвкин, но ему не ответили. Кажется, кто-то всхлипнул, по-детски. Ира? Ирочка! Это ты? Девочка моя! Ты где? Ты жива? Это же неправда, да? Это не может быть правдой!
Он прокричал в трубку еще что-то, потом сбросил, схватил Машу за локоть и потащил к такси. Людей вокруг становилось больше. Они напирали, подходили ближе, пытались дотронуться, обратить на себя внимание. Каждый из них видел Иру, общался с ней, знал её. Каждый хотел помочь.
У меня ладони болят! вздохнула Маша. Проклятые розы. Как же я устала с ними.
Лёвкин тоже устал. Он плюхнулся на переднее сиденье, махнул рукой:
Гони отсюда, живее.
Куда? равнодушно спросил таксист.
За город. Подальше. Давай туда, где людей нет.
Машина рванула прочь от стадиона, оставляя всё это ночное безумие позади. Лёвкин, наконец, смог отдышаться и прийти в себя. С заднего сиденья что-то бормотала Маша.
Да, это большое горе, сказал Лёвкин, не оборачиваясь. Безалаберность и раздолбайство. Но мы должны теперь жить с этим, Маш. Понимаешь? Жить. Никто нам дочь не вернет. Пройдет пара дней, и мы свыкнемся с мыслью, что ее больше нет.
А вы уверены, спросил водитель, что ваша дочь действительно умерла?
Я опускал гроб в землю утром.
А мне кажется, продолжил водитель, что я видел её сегодня днем у магазина. Это же ваша дочь на листовках, верно? Такая, с ямочками на щеках, глазищи красивые, шортики с корабликом?..
Лёвкин бросился на водителя с кулаками, потому что больше не мог сдерживаться. Автомобиль вильнул в сторону, подпрыгнул, слетел с трассы и, нелепо кувыркнувшись, ударился боком о дерево. Лёвкина швырнуло через салон, он вышиб головой стекло, покатился по земле, чувствуя, как сдирается кожа, рвутся мышцы, ломаются кости. Где-то визжал и тяжело скрипел металл, дыхнуло жаром, расцвело огнем. Лёвкин упал лицом в траву, хрипло дыша. Из рта, между рваных губ, посыпались осколки зубов, вперемешку с кровью. Боли не было. Позже будет. Лёвкин мимолетно подумал о том, что, наверное, так ему и надо, а потом отключился.