Социальная дистанция - Марина Сергеевна Орлова

Марина ОрловаСоциальная дистанция

Вы не представляете, как сложно ухаживать за кожей, когда она отслаивается от любого неосторожного движения. Когда пальцы не слушаются, и никак не открутить элементарную крышку тюбика с кремом. Иногда я прихожу в отчаяние.

Но я должна продолжать, ради сына. Собратьсяво всех смыслах. Взять себя в руки, иногда буквально. Обожаю маникюр, душу бы отдала за возможность не то что посетить мастераникто не решится подойти ко мне близко,  но хотя бы просто открыть флакон и накрасить ногти! Но этого никогда уже не будет. Чертовы ногти то и дело отваливаются, остаются везде, как маленький символ моей разваливающейся на части жизни. Зубы тоже. При виде грязно-жёлтых кусочков меня, валяющихся на полу, хочется плакать, но и этого я больше не могу. Словно разучилась.

Однако я обязана жить, ради Славика. Долгими, тягучими ночами я не сплюдумаю, как он будет в этом новом мире. Я не смогу вечно быть рядом и направлять его. Сколько мне осталось? Год, два, пять? Может, и вовсе пара месяцев. А он такой импульсивный Да и каким быть ребёнку в восемь лет? Он не понимает, что происходит. С другой стороны, у детей психика более гибкая, может, он приспособится к переменам лучше моего.

Но сейчас Славика расстраивает, что незаразившиеся люди боятся нас. Он такой дружелюбный, к тому же любопытныйно они в страхе отскакивают, а то и убегают. Он считает это игрой, бежит за ними, смеётся Раньше, пока я была бессознательной, не замечала изменений, а теперь уже вижу и понимаю: что Славик прихрамывает на сломанную ногу, что его милая прежде улыбка похожа на оскал, а изо рта то и дело подтекает тёмная жижа.

Противно говорить это, тем более о собственном сыне, но я понимаю, почему люди боятся нас и избегают. Когда у меня получается сфокусировать взгляд на отражении в зеркале, там тоже приятного мало. Я, которая после любой вечеринки находила силы смыть макияж и вбухала столько денег в косметические процедуры, теперь выгляжу отвратительно.

Прощайте, гладкие волосы и всегда уложенная причёска. Эти пучки тусклой пакли, что ещё остались у меня на голове, и волосами-то не назовёшь. Жирные, слипшиеся от грязи. И, словно этого мало, они продолжают расти, из-за чего стрижкаостаток прежней жизнис каждым днём всё больше теряет форму.

Недавно попросила Вику расчесать меня, но когда увидела, что волосы остаются в её руках целыми прядями, сбежала в ужасе и неделю пряталась ото всех в дальнем углу амбара. Не хочу, чтобы меня видели такой. Но против голода не пойдёшь, в итоге пришла за едой. У кормушки был новый волонтёр, красавчик, я по привычке кокетливо улыбнулась, а он вздрогнул и отвёл глаза. Никак не могу привыкнуть, что теперь всё по-другому.

Зато как он смотрел на Вику Улыбались друг другу Я хоть и делала вид, что сосредоточена на еде, но всё подмечала. Нет, конечно, я Вику люблю, она моя лучшая подруга, но, сказать честно, она ведь средненькая. Раньше она бы со мной не сравнилась! Чёртов мир наизнанку! Ни тебе трендовых вещей, ни грамотно подобранных луковсейчас, чтобы считаться красивой, достаточно всего лишь быть здоровой.

А я ведь всегда следила за собой! Сбалансированное питание, дорогие витамины, фитнес дважды в неделю, чуть чток платному врачу Делала всёвсё!  чтобы жить долго и счастливо. Казалось бы, что может пойти не так? А вот, какая-то тупая эпидемия взяла и разрушила мою жизнь. Бесит! Ведь никто даже не верил, что это серьёзно, Влад смеялся: журналистам нужно придумать что-то более оригинальное, чем зомбаки из второсортных ужастиков. Мол, за версту видно подделку: грим дешёвый, отслаивающаяся кожа из ПВА сделана.

Я тоже сначала не могла поверить. Всё пыталась ущипнуть себя, чтобы проснуться,  пока ноготь на большом пальце не отвалился. Но и после этого я просто смотрела на него, отказываясь принять, что он мой, что это моё тело гниёт и разваливается на куски.

Сейчас уже лучше: в нашем ангаре кондиционеры охлаждают воздух, чтобы задержать разрушение тел, волонтёры регулярно приносят еду, новичкам ещё дают витамины, чтобы они быстрее осознали себя. Не знаю, насколько это помогает. Наверное, никто не знает, просто надо же что-то делать.

Волонтёры ещё и разговаривают с намитерпеливо, медленно, чётко проговаривая слова. Я уже хорошо их понимаю. Унизительно, конечно, что нас держат в загонах и клетках, которые раньше использовали для скота, и учат речи, будто малышей в яслях, но сейчас всё равно лучше, чем было в начале: бесконечный, изматывающий голод, неутолимый будто бы никогда. Я готова была вцепиться зубами во всё, что движется.

Потом, в какой-то момент, вдруг осознала, что слышу знакомый звук. Это был голос Вики. Он что-то повторял, раз за разом. Поборов тяжёлый дурман в голове, я разобрала смысл слов: она просила подойти к столу рядом. С трудом, но я сделала это.

Через некоторое время голос раздался вновь. И я снова выполнила просьбу. Ведь это же Вика! Мы с первого класса сидели вместе, она крестила Славика, а я была свидетельницей на её свадьбе.

Голос появлялся всё чаще, он требовал то одно, то другое, и это бесило, потому что мне всё ещё было тяжело думать. Однако я приучала себя не злиться. Каким-то образом понимала, что Вика желает добра, делает что-то полезное для меня.

Затем я её увидела. Человеческая фигура. По привычке бросилась, чтобы поесть, но вдруг услышала знакомый голос. Он исходил от этой фигуры. Я запнулась. Задумалась. Вдруг заметила, что не голодна.

Как Вика рассказала мне потом, она подкармливала нас со Славиком, чтобы мы вели себя спокойнее. Тех, кто каждый день в поисках еды бросался на людей или домашних животных, быстро убивали. Мы же, сытые, больше прятались и благодаря этому остались живы.

Когда я стала разумной настолько, чтобы узнавать Вику, начала заниматься с сыном. Учила его: остановиться, послушать, выполнить. Сначала он всего лишь повторял за мной, затем смог самостоятельно понять, чего от него хочет тётя Вика. Тот день, когда онсам!  выполнил её просьбу, стал нашим маленьким праздником.

Вскоре после этого Вика приехала на фургоне и отвезла нас за город, на эту ферму. Здесь много заразившихся. Большинство уже осознали себямы живём в большом ангаре, и раз в день нам положена прогулка. Волонтёры называют это «реабилитацией». Гулять можно только рядом, по полю, до высокой ограды из рабицы. И только если пасмурно, потому что солнце ускоряет разрушение тел. Летом приходилось постоянно сидеть в помещении, а сейчас уже осень, так что мы выходим почти каждый день. Скоро будет зима. Я даже вспомнила, что такое Новый год. Вика говорит, я делаю успехи.

Однако я всё ещё не поняла, стоит ли радоваться, что мы со Славиком проснулись от забытья. Когда смотрю на новичковбессознательных, их держат в отдельной клетке, потому что они ещё слишком агрессивны,  то завидую: они ничего не понимают, не помнят, какими были раньше. Видят едуедят, хотят спатьзабиваются в уютный тёмный угол и спят.

А меня выпускают на прогулки, разговаривают со мнойхоть и снисходительно, как с собакой,  но зато я осознаю, во что превратилась: уродливое существо с дёрганными движениями.

Сейчас я гораздо лучше контролирую своё тело, даже мелкую моторику, но всё же оно слишком непослушное. И эти чёртовы судороги не проходят: раз в пять-десять минут всё тело резко передёргивает. Даже Вика от этого подскакивает испуганно и каждый раз вглядывается в лицобежать или я всё ещё контролирую голод.

Однажды мы даже обнялись. Это было до закона о социальной дистанции. Вика была напряжена, глаза по пять копеек от страха, но всё-таки она подошла ко мнемедленно, без шума и резких движенийи протянула руки, как делала раньше. Я подняла руки по её примеруи вспомнила! Поняла, что нужно делать! Шагнула к ней, мы обнялись. Если бы я могла плакать, то заплакала бы в тот момент.

Но теперьполтора метра для всех, даже самых осознанных из нас. Даже через стекло или решёткунельзя. Считается, что близость здорового человека слишком нервирует нас, делает неуправляемыми. Для детейтри метра. В принципе, они правы: дети более непосредственны, они хотят обниматься, ластиться, а там и до случайного укуса недалеко. Единственный укуси добро пожаловать в мир, где ты разваливаешься по кусочкам.

Ладно ещё взрослые, мы уже, может, и заслужили божью кару, но за что господь наказывает детей? Славику всего восемь! Он ещё ничего не видел в жизни, а теперь уже многого и не увидит. И я знаю, что он понимает это, хоть и смутно. Иногда вроде играет, улыбается, а потом замрёт, словно вспомнил обо всём, и смотрит по сторонам с такой грустью, что у меня сердце разрывается