Котова ИринаСказка о Белке рыжей и царе подземном
Жил-был купец, богатый да удачливый, и были у него две дочери, умная и красивая.
Умнаяэто я, Алена, а красиваясестра моя старшая, Марья-искусница.
Так хороша она была, что на нее каждое утро парни со всей округи посмотреть сбегались. Высокая, чернобровая, сдобная, как мякиш хлебныйглаза сияют, щеки румяные, губы алые, коса до колен змеей стелется. Бывало, выйдет поутру с коромыслом по воду, а обратно уже налегке идетза ней парни ведра тащат. Проведут до крыльца, а там отец стоит, бороду теребит, подкову задумчиво гнетручищи как дубы, кулаки как колоды. Видят его женихи, бледнеют и улепетывают.
Я каждое утро на это гляжу, на завалинке сижу, посмеиваюсь и шутки колкие отпускаю. С утра уже за травами на луга заливные да в лес дремучий сходила, в туеске принесла, разложила на холстине и перебираю. Руки сами работу привычную делают, а язык душеньку тешит, над воздыхателями сестриными издевается.
Парни морщатся, бычатся, но не отвечают, знают, что на отповедь нарвутсятак что на меня и не смотрят, за сестрой шагают. Да и смотреть, если честно, не на чтосама я с вершок, щуплая, на голове космы рыжей шапкой вьются. Нос картошкой, глаза серые, кожа бледная, да еще и в конопухах вся от головы до пят. И не умею ничегоразве что людей да зверей лечить, травы нужные находить. Травы меня любят, луга привечают, лес елями да березками кланяется, грибы крепкие подбрасывает. А вот по хозяйству у меня не ладится, хоть не ленивая я, но невезучая и косорукая. Возьму метлучеренок сломаю, тесто замешугоршок треснет, за вязание примусьвсю пряжу запутаю.
А Марья у нас и правда искусницавсе у нее спорится, пироги пекутся, щи парятся. И вышивает она, и вяжет, и поет так, что птицы от стыда замолкают. А у меня голосок слабенький, хоть и не противный, по мере сил ей помочь пытаюсьно больше порчу, только и остается, что подпевать ей и шутками веселить.
Хорошо живем мы, душа в душу, друг друга не обижаем, батюшку уважаем.
Батюшку нашего, Якова Силыча, и в деревне уважают, за нрав степенный да кулаки тяжелые. Советоваться ходят, на свадьбы дорогим гостем зовут. А матушка наша, говорят, была раскрасавица да умница, но померла семнадцать годков назад, когда меня рожала.
Батюшка после этого год смурнее тучи ходил, по-черному пил, на нянек-мамок нас оставив. А потом проходил по деревне дедкалика перехожая, отца посохом святым по макушке огрел, словами диковинными обругалпротрезвел отец, калике в ноги поклонился, в дом его пригласил, как дорогого гостя угостил. Покаялся ему, обет наложить попросил. Посмотрел на нас каликаМарья в соплях, я на горшке, и наказал дочерей пестовать и больше не озоровать.
Батюшка и сам заметил, что девки быстро, как грибы после дождя, выросли, и побожился, что с пьянью гиблой завязал, вторую жену брать не будет, сам нас и воспитает.
И воспитал, да так, что к Марье, как стукнуло ей тринадцать лет, со всех городов и стран поехали женихи свататься. И картавые, и гнусавые, и носатые, и чернявыеотказ получали, да не терялись, то-то у нас по деревне малята да подросшие уже ребята бегаликто белый, кто черный, кто узкоглазый, кто с носом орлиным. Девок наших никто не стыдил, наоборот, охотнее брализнать, своих детей будет много, раз от нечисти залетной и то понесла.
Мне б завидовать сестре любимой, но я не могла, потому что Марьюшка уродилась еще и доброты неслыханной. Она меня на руках с младенчества за мамушку носила, баюкала, нянюшке помогала, так что любила я ее безмерно. А то, что глуповата немноготак того за добротой и не видно.
Я же непонятно в кого пошла. Мало того, что корявенькая, так и характера вредного, языка острого. Как скажу чегокак крапивой обожгу. Так и прозвали меня, Аленка- Крапива. А я и не против, чем насмешки терпеть. С детства меня за рыжий волос и веснушки обильные дразнили, вот и научилась я огрызаться, язык отточила. Давно перестали уже, а у меня привычка язвить осталась.
И вот уехал как-то раз батюшка на ярмарку торговать. Обещал привезти мне книг заморских и свитков лекарских, Марье платьев новых, да задержался что-то. Поскучали мы, поскучали, и пошли в лес, по грибы-ягоды. Хорошо сейчас в лесу, зелено, сытным грибным духом пахнет, хвоей и листьями прелыми.
Идем, щебечем, дары лесные собираем и не стесняемся: ягода в лукошкоягода в рот. Заболтались и не заметили, как темнеть начало. Далеко ушли от дома, да в лесу нам ночевать не привыкать. Разожгли костер, нанизали на прутики белых грибов, хлеба с салом достали, воды в ручье набрали, ельник постелилипереночуем тут, а завтра обратно.
Но только грибы запеклись, и от сала мясным духом запахло, как земля загудела, затряслась, разверзлась, и встал перед нами человек страшный.
Лицо молодое, а сам бледный, тощий, высокий, скулы острые, глаза темным огнем горят. Волосы, как вороново крыло черные, а виски седые. И сам на ворона похож. Одежда на нем богатаяштаны кожаные и кафтан черный парчовый, и сапоги до колен, и на груди цепь серебряная. А на поясе ремень с бляхой мерцающей, и сбоку к ремню кнут прикреплен. Шагнул подземный гость к наммы с Марьюшкой так и замерли.
Ну что, девицы, говорит он, а голос высокомерный, суровый, на рычание волчье похожий, прощайтесь, забираю я Марью-красу в подземное царство к себе царицей.
Марья это услышалаах! и в обморок упала. А я не растеряласьиз костра горящее полено достала, встала с ним наперевес, сестру собой закрыв, и закричала:
А по какому праву ты, червяк подземный, на мою сестрицу позарился? Даров не носил, сватов не слал, честной свадебкой побрезговал? Да и не назвался, не представился, может и не царь ты вовсе, а нечисть перекинувшаяся. Не бывать этому!
Посмотрел он на меня и поморщился.
Я, говорит весомо, Кащей Чудинович, подземного царства владыка, еще меня зовут Великим Полозом.
Рассмеялась я ехидно.
Я себя тоже царевной-лебедью назвать могу, да только крылья у меня не отрастут белые.
Нахмурился гость, топнул ногойи перекинулся в змея огромного, серебряного, сделал круг вокруг костраа из-под брюха его золото сыпется и каменья драгоценные. Дополз до меня, зубами щелкнуля от страха пискнула, рукой закрылась. Гляжуа уже стоит передо мной снова в образе человеческом.
Ну хорошо, вздыхаю, змей ты и есть змей. Но за хвост и пасть огромную, гадкую, сестру любимую отдавать? По какому праву?
По тому праву, отвечает уже раздраженно, девка ты конопатая, злоязыкая, что батюшку вашего от трех смертей я спас. От ножа в драке кабацкой, от огня в доме вдовьем и от зубов волчьих в дороге. И пообещал он мне то, что дороже ему всего на свете. А это дочь его, Марья.
Тут меня обидой и кольнуло. Совсем я никудышная, раз и батюшке Марья дороже всего. Но как теперь старику сердце разбивать, с нелюбимой дочерью оставлять?
Вот что, я поленом для острастки помахала, перепутал ты что-то, хозяин подземный. То ли слух у тебя уж не тот, то ли с пониманием туговато. Любимая у батюшки я, а Марьюшка несчастная дурочкой родилась, все песни поет, почти ничего не говорит, а чуть чточувств лишается, сам видишь.
Кащей с сомнением посмотрел на Марьюшку, пригляделсяи заулыбался, как блаженныйи взгляд такой стал у него, масляный, чисто как у кота нашего, Тишки, при виде ведра с молоком.
Ничего, и аж ладонями одну о другую потер, то, что немая, мне оно и надо, а за такие
Я угрожающе махнула поленом.
За такую красоту, заменил он слово, и дурость простить можно. Земли у меня богатые, сокровищ у меня тьма-тьмущая. Привыкнетчто вам, девкам, еще надонарядов богатых да камней самоцветных, сразу ласковые делаетесь.
Что же ты не женат до сих пор? невинно поинтересовалась я. Или нет в подземном царстве девок красивых, что ты к нам за невестой явился? Или все-таки хочешь, чтобы тебя любили, а не каменья твои?
Девок у нас, отвечает хмуро, нетерпеливо, много, да только никто с сестрой твоей красотой не сравнится, аж до моего царства слава о ней дошла. Гляжу на неене соврали люди, преуменьшили. Будет мне женой, будут дети у нас красивые.
Вижу, серьезно он настроен, на подначки мои не ведется, на уговоры не реагирует. Еще попыталась: