А мне ближе лазурит. Темно-синий, космический. И лабрадор. Страшненький такой камушек. Как уверяют магиугрюмый, могильный. Тянется к нему отчего-то душа. Наверное, мы с ним чем-то схожи.
Опал, вставляет Лиаверис, с видимым трудом шевеля губами. Благородный опал. Матин обещал к серебряной свадьбе
Танауги бы сюда: многое бы порассказал, задумчиво бормочет Нелида. Он ведь ювелир. Был. До острова
И ты стала бы с ним разговаривать?! возмущается Арша.
Почему нет? Ах, да! Я и забылаНелька осторожно касается изумруда кончиком мизинца. Жаль, что камушки не передали ему свою красотуни внешнюю, ни внутреннюю. Красота не заразна.
Не заразнасогласно откликается Лиаверис.
Вот интересно! Арша тихо смеется. Отчего так привлекают человека камни? Часами можно любоваться на них, играть, перебирать пальцами.
А я знаю, знаю! шепчет Нелида. Камни такие красивые, потому что, во-первых, они живые. А во-вторых, в них нет зла. Они не убивают и не пожирают себе подобных, как животные и человек.
Зато за них убивают, вставляет свою реплику Матин, переводя дыхание и вытирая пот над бровями, над оживившимися глазамион неприкрыто рад, что Лиаверис выплыла из своего тумана и принимает осмысленное участие в беседе. Да еще как! Почитайте историю какого-нибудь знаменитого алмаза.
Убивают, да, кивает Нелида. Но они ни при чем. Разве женщина, к примеру, виновата, если она очень красивая и мужчины из-за нее стреляются и сходят с ума? Так и камни. Я где-то читала, что Творец задумал мир прекрасным, но вмешался Дьявол и многое напортил в нем. А камни не сумел испортить, или просто руки не дошликогтистые его лапы. Онитакие, какими их задумал Творец. Самое первое и неискаженное творение, в отличие от животных и людей.
Может быть, задумчиво соглашается Арша.
Лиаверис наклоняется к свече и придвигает пальцы с зеленым и малиновым огоньками к глазам, словно хочет всмотреться в самую их сердцевину.
Пряди светлых волос нависают над язычком пламени. Нелька отводит их, пока они не успели вспыхнуть.
Тогда и растения не испорчены, подумав, заключает Арша. Они ведь тоже не убивают и не пожирают. Кроме разве что какой-нибудь росянки.
Хочу в лес! по-детски вздыхает Нелька. Хочу неба, хочу травы. Непримятой, некошеной Пусть даже скошенной, пустьстарой, сухой, колючей, пусть дажеросянки с липкими капельками
Ты в лесу. И травы здесь сколько угодно, усмехается Матин, подергав за белесые, свисающие с потолка корешки.
В лесу, соглашается Нелида. В ногах у леса. В сырых его пятках, в глубокой могиле В коричневой тьме под зеленой опушкой
Глава 15. Последнее дело
Зеу знала, что ей осталось сделать. Самое последнеев ее злой, непутевой и бессмысленной жизни.
Вчера вечером, все обдумав и приняв решение, она долго плакала. Недвижно и беззвучно, лежа на спине и глядя в темно-лиловое небо. Слезы выбегали из уголков глаз, текли по вискам и струились в уши. Когда оба уха наполнились до краев и захолодели, она успокоилась.
Как хорошо, что нудная и мучительная жизнь окончится яркой, светло-пронзительной вспышкой.
Как замечательно, что больше она не будет биологической машиной. Накрепко привязанной к солнцеподобному (обезьяноподобному!) куску плоти мужского пола. По-идиотски сконструированной, бракованной, зловещей машиной, вырабатывающей пожизненно одну лишь боль и тоску.
Ее охватило печальное горделивое воодушевление.
Даже всегдашняя спутница-болезнь сжалась в комок, затаилась, скрылась. Ничем не проявляла себя.
Зеу задумчиво вертела в руках столовый нож, который тайно вынесла с кухни после того, как помогала нарезать хлеб к завтраку. Она теребила пальцем лезвие, пытаясь определить, острый он или нет. По какому критерию определяют, что нож острый? Она провела кончиком по руке, выше кисти. Ровная царапина налилась краснотой, засочилась круглыми яркими каплями. Острый.
На ее левом предплечье много мелких шрамиковприбавится еще один. Когда-то она часто резала себе руки в нелепой иллюзии, что физическая боль приглушает душевную, а вид яркой крови бодрит и хмелит. Впервые это случилось в двенадцать, после очередной унизительной травли в школе. Тогда он впервые ее ударил. Сильно, с замахом, так что зазвенело в ушах. До той поры наказания были лишь психологическими, а первая пощечина словно сорвала шлюзы. Видно, егоа не ее, взбодрил вид крови, как волка или акулу. Пощечины стали регулярными, словно чистка зубов или утренний кофе.
Но самое страшное случилось не тогда, не с порезом, а месяц спустя. Она завела капюшонного крыса, в попытке хоть чуть-чуть избыть тотальное одиночество. Назвала Гошей, обустроила уютный домик в картонной коробке из-под телевизора. Гоша оказался преданным, как собака, и столь же умным. Был понятлив и ласков, и даже умел разговаривать: бормотал что-то, невнятно и торопливо, словно с набитой кашей ртом. Любил сидеть на плече или за пазухой, когда она выводила его подышать воздухом. Но счастье маленькой дружбы длилось недолго: Гоша был казнен на ее глазах, быстро и страшно, за перегрызенный телефонный провод
Острый Все как надо.
Если б не нож, а пистолет был в ее руке Вороненая холодная сталь. Зеу питала слабость к любым видам оружия, пистолет же был давней заветной мечтой. Она часто думала, что, подари ей кто-нибудь эту игрушку, скорее всего, не выстрелила бы ни разу. (Грохота выстрелов, как ни странно, она терпеть не могла, как и запаха пороха.) Положила бы под подушку, рядом с толстой тетрадью дневника. Изредка вынимала, гладила, разговаривала. Пистолет стал бы талисманом. Собеседником, защитником, старшим другом. Она и себя, возможно, не стала бы убивать, даже на пике тьмы. Мысль о том, что легко и безболезненно сможет сделать это в любой момент, грела бы и удерживала, как поплавок на черной воде жизни.
Зеу вздохнула о своем несбывшемся пистолете и засунула нож во внутренний карман пиджака, пропоров острием отверстие, чтобы он вошел полностью, удерживаясь рукояткой. Длинное лезвие приятно холодило кожу.
Оглядела напоследок их с Нелькой жилье: нелепое, безалаберное. Нелиды нет уже третий день, и цветы рододендрона в банке завяли, а кедровые ветки осыпались. Лоскутное одеяло смято жалобным комком на неубранной постели.
Жива ли она? Живы ли те, остальные?..
Скоро всё выяснится.
И еще интересно: последует ли ее болезнь, ее прилипчивая безглазая подружка за ней и дальше, за ту черту?
Скоро она узнает. Совсем скоро.
Зеу вышла, резко закрыв за собой дверь. Ей предстояло убить двух человек сегодня. Она раздумывала какое-то время, с кого начать, потом решила, что подскажет случай.
Это ведь несложноубить. Точнее, лишь в первый раз сложно.
(Интересно, кто из них хуже? Тот, кто сломал ей психику, искалечил душу, растоптал жизнь, или Губи? Для нее, наверное, первый. А объективновторой. Впрочем, какая разница?..)
Каждый новый день на острове, стряхнувшемс исчезновением начальниковоковы относительного порядка, становился всё разболтаннее, всё безудержнее и хаотичнее.
Каждый день что-то горело. То чье-то временное жилище из парусины, веток или тонких досок. (Хозяин обычно не слишком расстраивался и перебирался к приятелям, покуда, по пьянке, не становились пеплом и их стены.) То вспыхивала поленница дров, приготовленная кем-то запасливым на зиму.
Кострывысокие, приземистые, крохотные, обширныерасцвечивали каждую ночь и плясали жаркими призраками, невидимыми в лучах солнца, днем. Ради бессмысленного огня вырубались деревья: высоченные кедры, пахучий можжевельник, начинающие нежно желтеть лиственницы.
Самый большой костер устроил Губи на круглой поляне, обложив бревнами и ветками вертолет. Он пылал и гудел до рассвета, а накачанные самогоном лагерники обоего пола хороводили вокруг дикарские танцы.
Две новеньких лодки, на которых Зеу любила сидеть, глядя на сгиб горизонта, также изошли пеплом и искрами. Следом за ними ушел в небытие плот, который после гибели лодок на скорую руку сколотили пятеро мужчин, всерьез задумавших унести ноги с острова, прежде чем он превратится в выжженный и бесплодный клочок пустыни.