В этой тесной каюте можно было расслабиться, понежиться в домашней безответственности, на полчасика забыв о недреманном оке старшего помощника, о сварливом нраве командира БЧ-2, нещадно черкавшим составленные артиллеристами планы частных боевых учений, здесь, в 61— й, можно было дышать и говорить свободно. Наконец, вестовой Олега в любое время дня и ночи, в шторм и штиль, при стоянке в базе и на переходе Севастополь — Пицунда мог (с согласия Манцева) просунуть в дверь каюты бутылочку сухого непахучего вина.
Решающее слово принадлежало 61-й — и Векшин, командир 1-й башни, северным говорком своим начал допрашивать портного: действительно ли это драп? Не кастор ли перекрашенный? Чем вообще отличается драп от сукна? Подкладка саржевая или какая другая? На шинель Олегова размера должно, как известно, пойти два метра семьдесят шесть сантиметров, в отрезе же ровно три, куда делся остаток?
Портной отвечал охотно, с пространными пояснениями. Он отыгрывался. Он обшивал верхушку штаба флота, а с верхушкой не покалякаешь.
— Это драп высшей категории, прореженный диагональным рубчиком, — говорил портной Степе. — Трехметровый отрез попал, вероятно, в севастопольскую комиссионку от моряков китобойной флотилии «Слава», чистейшая шерсть, уверяю вас, и носиться шинель будет на славу, — каламбурил портной, подмигивая Болдыреву, в котором распознал привередливого заказчика. — Подкладка — саржевая, пуговицы приделаны на кольцах, чтоб при чистке их не марался благородный материал. Что же касается остатка, то вот он, пожалуйста. режьте на куски, используйте как бархотку…
Убедившись, что безалаберный Олег на этот раз не прогадал, Степа вывел: — Хорошая вещь.
Старший лейтенант Борис Гущин, командир 7-й батареи, молчал. Насмешливо и остро смотрел он на разрумяненного Олега. Он молчал. Он осуждал друга неизвестно за что. Он. возможно, оставлял за собой право высказаться позже, в каюте.
— Погоны не те… — задумчиво промолвил Ваня Вербицкий, командир 4-й башни, старший лейтенант. примерный офицер, сущее наказание для прибывающих на линкор лейтенантов: старпом тыкал их носом в 4-ю башню — вот так надо служить, вот так!.. — Сюда бы беспросветные, — продолжал мечтательно Вербицкий, — сплошь золотые и со звездами вдоль, а не поперек…
— Есть у меня такие!.. — радостно отозвался портной и полез в тумбочку. — Есть! — Показал он погоны вице— адмирала, настоящие погоны, не опереточные, а уставные, те самые, к которым молодые офицеры никогда не присматривались, хотя некоторые и знали, что они из особого жаккардового галуна без просветов, с вышитыми золотыми звездами, оттененными черным шелком.
В каютах, если покопаться, всегда нашлась бы пара погон младшего офицерского состава, с одиноким просветом по золотому полю. Но на эти, беспросветные. все уставились как на чудо, пораженные тем, что они лежат так просто, среди пуговиц, крючков и прочей портновской мелочи. Адмиральский чин предстал вдруг оголенно, абстрактно, в отрыве от сигналов, созывавших команду на большой сбор, от громовых приказов, от нескончаемых боевых тревог, от аттестаций, характеристик и необозримо долгих лет службы.
Первым опомнился Олег.
— А что? («А че?»)…Пойдут и адмиральские, — беспечно сказал он. — Дай— ка примерить…
— Не надо, — остановил портного капитан-лейтенант Болдырев. И объяснил: — Морда не та.
Физиономия Олега и в самом деле выражала откровенное, злостное лейтенантство. Знали, конечно, что человеку уже двадцать два года, что он командует тридцатью с чем— то матросами, что управляет огнем четырех 120 — миллиметровых орудий 2-го артиллерийского дивизиона БЧ-2. Но чтоб он мог командовать чем— то большим — в это не верилось.