Тогда он потянулся прямо отсюда, за тысячу километров, перехватывая контроль двигательных центров кавээса. Отключить автопилот, резко заложить штурвалом вираж под истерику контрольной автоматики. Опасно, сорвёт в штопор, но времени мало, а ракета всё ближе.
Неповоротливая гражданская «тушка», под завязку забитая паксами, слушалась туго, вспышка полыхнула всего в пятидесяти метрах по правому борту, в клочья рассекая поражающими элементами хвост и крыло. Дальше началось уже неконтролируемое падение. Полторы минуты скрежета разрываемого металла под вой воздушных потоков внутри разгерметизированной кабины.
Всё бесполезно, тот, кто это сделал, предусмотрел всё.
Образ надвигающейся черноты ночного моря угас как-то разом, без остатка.
Обернувшись к стоящему поодаль охраннику, он сделал в воздухе понятный всякому жест, оттопырив большой и мизинец. Трубка максимально простая, кнопочная, от этих не так крутит в животе, да такая и не сгорит раньше времени. Пару секунд разговора можно и потерпеть.
Ровно два гудка, пока идёт обмен ключами. И только потом голос на той стороне, как всегда, холодно-враждебный.
Слушаю.
Завершаем миссию.
Едва заметная недоверчивая пауза.
Полностью?
Да.
Принято.
Вот и всё.
Он не мог остаться, а значит, у него не оставалось времени на выяснения, кто именно из его големов только что вышел из-под контроля. Возможно, это был Марат, может быть, кто-то другой. Только что они ыче коллективно подписали себе смертный приговор.
Он обернулся к городу.
В каком-то смысле все эти люди также подписали себе приговор.
Ни разу не воспротивившись тому, что с ними сделали.
Послушно став кормовой базой для его расчётливых манипуляций.
Им хорошо жилось, вкусно елось, лучше, чем когда бы то ни было в их жизни, им досталось всё даром, но они-то думали, что всё это заслужили. Ведь они так трудились, чтобы всё это заполучить. Трудились, сидя верхом на нефтяной трубе поперёк континента, которую не они проложили, плоды которой не они потребляли, деньги за которую даже не им доставалась. Просто однажды, какое совпадение, цены на нефть в мире взлетели до небес на ровном месте, и пока те же шейхи воспользовались моментом для перестройки своей экономики, для построения новых финансовых потоков, возведения новых технологических цепочек, налаживания промышленности и туризма, возводя в пустыне километровые башни из стекла и бетона, они просто сидели и думали, что так будет вечно. Не представляя, откуда на них свалилась эта манна небесная, кто и почему ими управляет, и что будет, когда всё это закончится.
Когда он сумеет досуха выпить из этой страны все свободные ресурсы, а потом отправится дальше.
Увы, отныне эти ресурсы нужны будут здесь ему лишь для одного чтобы возводился в ледяных глубинах затопленного якутского котлована «Сайриус», и горе тому, кто посмеет стать преградой этому строительству.
Время милосердия истекло.
15 Хранитель
Бульвар Сен-Жермен в начале мая особенно хорош.
Вязы уже распустились, укрывая в своей прозрачной тени желающих перекусить на приставном столике кафетерия, первые весенние дожди прибили назойливую весеннюю пыль. Шумные китайские туристы, конечно, никуда не делись, но по утрам для основной их массы ещё слишком прохладно, да и какой смысл в понедельник, после вчерашних коллективных забегов на Шам де Марс, что буквально в километре отсюда, подниматься раньше одиннадцати? Разве что в заботе о свежести круассанов, но вряд ли эта публика будет настолько беспокоиться о выпечке.
Другое дело если ты докторант Сьянс По, в таком случае для тебя и столь ранняя побудка вполне резонна, и причины сменять в этот раз обычный для города скутёр на неспешную пешую прогулку за три квартала от кампуса до родной лабы.
Так-то тихо тут бывает разве что зимой в нечастые снегопады, но по расквашенной хляби месить кедами жижу желающих нет, сейчас же совсем другое дело, плюс временное отсутствие гари от сожжённых машин, что по нынешним временам отдельное удовольствие.
Жильбер обернулся, подозрительно поведя носом.
Нет, показалось.
Как и многие на кампусе, он стоял горой за социальную справедливость, и с удовольствием поддерживал борьбу за права новых французов, гендерное равенство и прочее антитранснациональное оккупэ, но последнее время стало модно громить снперва окраины, а теперь и центр против повышения акцизов на бензин, а это приличный гражданин одобрить не может. Карбоновый след со вкусом уже буквально жжёных покрышек, витающий в воздухе, настолько плохо укладывался в представления Жильбера о прекрасном, что поневоле начнёшь ворчать опять эти.
Но выходные в кои-то веки прошли без эксцессов, так что тем более самое время прогуляться.
Стараясь не измазаться заварным кремом, Жильбер запивал круассан мелкими глотками через крышечку, обжигаясь о свой обычный нуазетт. Сколько раз просил он баристу разбавлять кофе до нормальной температуры, всё бесполезно. Лёгкое пощипывание на ошпаренном языке с годами становилось для Жильбера такой же частью ежеутреннего ритуала, как машинальная заправка майки в трусы. Пробовал менять кафе не помогло. Парижские баристы были неумолимы, как и их треклятые кофе-машины.
Вот так в борьбе с температурой кофе, понаставленными как попало скутёрами, случайными ароматами от неубранных мусорок и да, всё равно не-нет да и мелькающего в сыром воздухе запахе палёного и проходило обычное его утро. Ничто не должно отвлекать Жильбера от расслабленной рутины, встать, одеться, задумчиво почесать перед выходом отрастающую с каждым днём недели щетину и ни о чём не думать до самой двери в лабу.
Размеренность становилась для Жильбера единственным спасением. Пока ты жуёшь или пока ты идёшь, или пока ты принюхиваешься, ты не думаешь о чёрном силуэте в светлом проёме. И не начинаешь падать в этот силуэт, как в бездонный колодец.
Уф, пришли.
Натёртая сотнями и тысячами ладоней латунная ручка с гулким ударом прикрыла тяжёлую винтажную дверь за спиной Жильбера, отрезая его от глухих голосов коридора. Впереди мерцал лишь зелёный огонёк гермозоны, отделяющей чистоту лабы от остального мира. Ежедневный ритуал привычно продолжался напяливанием на босу ногу комбинезона; балетки, которые внутри носили вместо обуви, он наденет уже внутри. Загладив все швы на груди и рукавах, необходимо было затянуть на затылке резинки респиратора поверх шапочки-паутинки. Вот и готово.
С легким шипением створка гермо-люка прикрылась за ним, загудела вытяжка, унося с потоком воздухе остатки уличной пыли. Покуда с ушах привычно пощёлкивало от неизбежного перепада давления, Жильбер в который уже раз задавался вопросом зачем их, айтишников, заставляют проходить через весь этот ритуал, с тем же успехом они могли работать возле серверной, в обычном помещении с окнами наружу, через которые вволю могла лететь и пыль, и цыльца, а хоть бы и шмаль из кафешопа, открывшегося через дорогу две недели назад по итогам последнего легалайза.
Нет, вы не подумайте, Жильбер был только рад этим привычным белым стенам, где взгляд неминуемо упирался, при малейшей попытке отвлечься от работы, в пустое стерильное ничто. Но вот остальные, они-то чего страдают?
Жильбер машинально кивнул сидящему напротив привычно мрачному Рияду. Нет, пожалуй, Рияд пускай страдает.
Вы не подумайте, в этом его пожелании не было ни малейшего следа расизма, тем более, что Рияд, при явном марокканском происхождении, смотрелся своих белёсыми бровями и бледной кожей, пожалуй, самым отъявленным белым супремасистом их лабы. Если в этом предубеждении со стороны Жильбера и было что-то от внешности коллеги, то причиной тому было то каменное лицо, с которым он проводил большую часть дня. А ещё Рияд никогда не здоровался в дверях, чем раздражал ещё больше.
Впрочем, в их инженерной группе он был самым опытным ку-программером, а потому пусть хоть дулю всем показывает, главное чтобы проект двигал. Ради проекта их сюда и запихнули, тарабанить по сенсорной клавиатуре стерильными силиконовыми перчатками. Разработка их хоть и носила сугубо практический смысл не чета теоретикам из соседних лаб но оставалась во многом сродни шаманству.