Сокровище чародея - Замосковная Анна

Анна ЗамосковнаяСокровище чародея

Местьэто блюдо, которое может отравить повара насмерть.

Глава 1. Воительница и чародей

Первым ощущением Беры была головная боль. Столь сильная, что падавший сквозь узорную решётку свет резал глаза.

«Какого драного чародея мне так хреново?..  Бера уткнулась в шёлк пуховой подушки. Сладкий запах благовоний мучил чувствительное обоняние, и желудок зашёлся в болезненных спазмах.  Что же я так?..»

Вопрос, наконец, дошёл до затуманенного разума, и в памяти в мельчайших деталях вспыхнуло круглое лицо с бородкой, обрамлённое косичками светлых волос, голубые глаза, в которых Бера всегда черпала поддержку на тяжёлых тренировках и спорах со стражами. Лицо человека, который одобрял её дерзкое желание стать стражем

Ёфур.

«Девушке не место среди стражей»,  его насмешливый голос бил наотмашь, ломал всё внутри. Вчера. Он сказал это вчера.

Тошнота подкатила к горлу. Бера мучительно содрогнулась, ввинтила голову под подушку, зажала уши. Но в мыслях гремело:

«Ты для отрядаобуза».

Вчера, когда Бера ожидала от Ёфура обычной тренировочной разминки, он вдруг ударил по-настоящему. Меч, которым она не раз прикрывала в бою его спину, со звоном прокатился по полу. Клинок Ёфура застыл у шеи упавшей Беры. От ужаса и боли она не могла выдавить ни звука. А за плечом Ёфура, полулежа на скамейке, чародейка Амизи щурила густо обведённые чёрным глаза.

Бера попыталась не думать о том, как растерянно она переводила взгляд с холодно-презрительного лица Ёфура на смуглую Амизи, на её поганую улыбку одним уголком губ, говорившую: «Вот видишь, я была права».

 Тварь, как ты посмела втянуть в это Ёфура,  прошипела Бера. Гадкие слова из лексикона нижнего города роились на языке, жгли, рвались наружу.

Но вчера в тренировочном зале Бера не смогла их произнести.

Воспоминание обжигало, сводило с ума. Это было так унизительно, так постыдно!

«Дура!  Бера закусила простыню, заглушала рвущийся из груди крик подушкой.  Позволила себя так легко обезоружить, унизить! Глупая влюблённая дура!»

Ярость хлестала обнажённую Беру раскалёнными плетьми, выжигала внутренности и сердце.

«Будь проклят тот день, когда я поспорила с этой сучкой!»

Выплюнув изжёванный край простыни, Бера приподнялась на своей постели. Вчера она в полубеспамятстве ушла из Стражериума, так ничего и не сделав, сегодня её трясло от желания найти Амизи и вырвать ей волосы, расквасить её тонкий нос. Убить. И закопать на Пустоши. Вместе с Ёфуром!

Мысленно ругаясь, Бера стискивала уголки подушки. От ярости дёрнула их в сторону. Вены вздулись, засветились голубым. Затрещала ткань, выпуская мягкую набивку. Белые перья, щекоча соски и живот Беры, рассыпались по постели и крепкому мужскому заду.

Она тупо уставилась на упругие ягодицы.

Рядом с Берой, закрыв одеялом голову, лежал мужчина. Девичья кровать была ему коротка, поэтому ноги торчали в ажурном изножье. Бледные узкие стопы точно принадлежали не Ёфуру.

Но кому?

Бера лихорадочно оглядела постель и себя: ниже на простыне и на внутренних сторонах бёдер остались недвусмысленные следы близости с мужчиной.

На полу валялись два кубка, пустая тарелка. Огрызки фруктов были рассыпаны по плетёному саварскому ковру. Кресло опрокинуто, письменные принадлежности веером рассыпаны возле стола, словно их смели с него резким взмахом.

Наверное, так и было.

Сдерживая крик отчаяния и злости, Бера зажала рот ладонью.

«Нужно вспомнить. Самой. И вести себя соответственно: подумаешь, с кем не бывает. Конечно, со мной не бываетточнее, не бывало».

Прижимая ладонь к горячему с похмелья лбу, Бера мысленно возблагодарила богов за то, что родители с её старшим братом уехали на смотрины, иначе её немедля обручили бы с этим неизвестным мужчиной.

Эта мысль вынудила Беру уставиться на стену, где вчера между стойками с мечами висели водяные часы. Теперь, опрокинутые, они не могли подсказать точное время. Моргнув, Бера посмотрела в окно, но по холодному освещению не поняла, это раннее утро или просто пасмурно.

Родители могли явиться с минуты на минуту, звон брачных цепей и бубнов уже зазвучал в раскалывающейся голове Беры, и это заставило её действовать.

Бера потянула одеяло с головы незнакомца. Тёмно-рыжие кудри, высвободившись, рассыпались по подушке. У Беры перехватило дыхание.

«Нет, только не он, нет-нет-нет!»  молилась она.

Вслед за растрёпанными кудрями показалась белёсая кромка кожи, у виска зачернённая размазанной обводкой глаз, острая скула, ухо с тонкими колечками пяти золотых серёжек.

Внутренности Беры падали в бездну, ей казалось, что она в кошмаре, разум отказывался принимать такую действительность, а отяжелевшая рука всё тянула одеяло, пока не обнажила чувственное, по-женски красивое лицо.

Закрытые глаза чародея Кнэфа были густо обведены чёрной краской по традиции его южной страны. Полные губы тоже казались очерченными. Матовая бледная кожа, как у холёных красавиц, выдавала примесь северной крови.

Сердце Беры выскакивало из груди: за Кнэфа родители станут сватать её с удвоенной силой, всё же принц. Пусть он в неофициальном изгнании, но царская кровь, честь и всё такое, и прощай свобода, прощай служба. У Беры дыбом вставали волосы.

Собираясь закричать «Убирайся!», она сдёрнула с Кнэфа одеяло и подавилась возгласом: на спине и плечах Кнэфа живого места не осталось из-за царапин, пересекавших церемониальные татуировки. Он словно с дикой кошкой подрался.

Эта мысль пробудила воспоминания.

«Дикая кошка»,  назвал её Кнэф, разглядывая в зеркало на стене гостиной царапины. И добавил: «Не думал, что ты такая горячая». От его низкого чувственного голоса внутри всё завибрировало, и Бера засмеялась.

Сейчас она жгуче покраснела. И ещё сильнее её лицо припекло от воспоминания, как Кнэф ел с низа её живота клубнику.

 Кошмар его побери!  Бера закрыла лицо руками: она же не такая развратная.

Она не могла себя так вести.

Но память говорила другое И Бера пожалела о её возвращении

Бера вышла из Стражериума, не замечая, как мерцают в свете заходящего солнца статуи легендарных стражей, хотя это зрелище завораживало её с детства и даже теперь, после двух лет обучения и года службы. Бера брела, не слыша окликов дежурных, пытавшихся ей что-то втолковать.

Если бы кто остановил её и попытался заговорить, она не смогла бы понять чужих словтак разрывалось её сердце.

На улицах Гатарха зажигали фонари, на тонких шпилях наливались алым светом защитные руны.

Небо почернело. Бера шла и шла, отстранённо думая, что разверзшуюся в груди пустоту надо чем-то залить, а из головы вытравить надменную речь Ёфура: «Бера, неужели ты до сих пор не наигралась? Все эти забеги в Пустошь, попытки казаться сильной, это место в отрядепрекрати позорить себя и семью. Девушке не место среди стражей. Пора бы это понять. Ты для отрядаобуза. Слабость. Ты ставишь всех нас под угрозу самим своим присутствием».

Стиснув виски, Бера прислонилась к стене дома: шершавой, колющей скорлупками штукатурки. Впервые до неё стало доходить, что она забрела в нижний городбедный квартал у городской стены, прибежище нищих и преступников. Но ей не было страшно, наоборотопасность смягчала боль.

Через перекрёсток от места, где Бера привалилась к дому, скрипуче отворилась дверь. Свет и хриплое пение выплеснулись из приземистого строения. Ветер подхватил запахи пережаренной еды, жгучего перца и перегара.

И Бера направилась туда.

Здравомыслящая её часть, сохранившая немного от воспитанной леди, требовала опомниться и уйти. Но Бера оттолкнула с дороги пьянчужку в лохмотьях и протопала к стойке.

Чего покрепче!  Бера перекричала подвывания компании за столиком, которое те ошибочно принимали за пение.

Сутулый старик за стойкой просверлил взглядом серебряный значок стража на груди Беры, нахмурил монолитную бровь и вытащил из-под прилавка большую деревянную кружку.

Кислое креплёное вино ударило в голову, но не вымыло из неё слов Ёфура: «Мне надоело с тобой нянчиться». Выхлёбывая вторую порцию, Бера мысленно ответила: «Ты давно со мной не нянчишься, я могла бы ходить в патруль и без тебя».

Сердце будто выковыривали тупым кинжалом.