В Августио Анто.
И быстрым движением снова завязал на глазах Мэгг повязку.
«Августио Анто». Эти слова эхом отдавались в ушах Мэгг. Она никогда не слышала этого названия, но предположила, что речь идёт о доме или замке. Едва ли так назвали бы город, по крайней мере, в Стении и Остеррии. А может, монастырь?
Чтобы не сойти с ума от предположений, каждое из которых было страшнее предыдущего, Мэгг принялась молиться. И хотя в этот раз слова молитвы давались ей тяжело, через силу, она всё-таки говорила с Всевышнимединственной опорой и утешением. Больше ей было не на кого надеяться в этот горький час.
Дорога между тем всё тянулась. Фургон по-прежнему делал остановки, всё так же четыре раза в день была еда: иногда, на привалах, каша с мясом, чаще, в пути, холодные ломти ветчины и хлеба.
Но всё-таки кое-что изменилось: монах перестал разговаривать с Мэгг. Он больше не задал ей ни единого вопроса, не уточнял подробностей ограбления. Более того, он ни слова не сказал о её жизни под именем Магарет Кэнт.
Его голос теперь звучал очень редко: командовал остановки, предлагал Мэгг поспать и изредка осведомлялся, как она себя чувствует.
Мэгг не оставляло страшное предчувствие: он принял какое-то решение о её дальнейшей судьбе и более не желает о ней знать ничего. Он уже выяснил достаточноно для чего?
На седьмой день пути Мэгг проснулась, кажется, раньше обычногофургон резко остановился, лошади, осаженные кучером, жалобно заржали.
Скрипнула дверца. Мэгг, не открывая глаз (хотя, казалось бы, кто увидел бы перемены под повязкой?), приникла к тонкой стенке ухом.
Снаружи раздавался ровный гул голосов, но вскоре среди них Мэгг сумела расслышать надсадные крики:
Бумаги! Бумаги! Готовьте бумаги!
Потом совсем близко раздалось:
Бумаги, святейший отец. И могу я осмотреть фургон вашего святейшества?
Монах либо ничего не ответил, либо сказал что-то слишком тихо, чтобы Мэгг сумела разобрать его голос в общем шуме, но дверца скрипнула снова, а снаружи донеслось:
Дорогу! Дорогу сучьи дети! Па-ас-старанись!
Снова ржали лошади, кричали люди, но фургон тронулся и в том же темпе, в котором ехал всю дорогу, покатил вперёд.
Мэгг догадалась: они въехали в Шеан.
Глава третья. Доброта отца Леона
Фургон остановился, Мэгг помогли выбраться и повели под рукикуда-то. Были ступени. Были двери, распахивающиеся перед ней. Снова ступени наверх. И наконец, с глаз Мэгг сняли повязку. Она едва успела осознать, что её привели не в тюремную камеру, а в небольшую хорошо обставленную спальню, как верёвка, перетягивавшая её запястья, ослабла. Тень распутал узел и молча удалился.
Мэгг осталась одна.
Всевышний, неужели у неё есть надежда?
С трудом подняв уставшие руки, Мэгг начала разминать пальцы, растирать запястья, при этом в голове её не было ни одной мысли. Она не могла думать. К горлу подступали слёзы.
Пошатнувшись, она сделала несколько шагов вперёд и упала ничком на кроватьна чистое, свежее бельё.
Она чувствовала себя омерзительно грязной в сравнении с этим бельём, но ей было всё равно. Она вдыхала запах лаванды, с которой, наверное, служанка хранила простыни, и захлёбывалась сухими рыданиями. Всевышний, неужели она будет жить, раз её привели в эту комнату? Или это ничего не значит?
Сев на постели, Мэгг грязным подолом вытерла лицо, несколько раз глубоко вздохнула и взглянула на свои руки.
Красные, дрожащие, слушающиеся с большим трудом.
С голове метались заполошные мысли. Всю дорогу монах держал Мэгг под неусыпным контролем. А теперьи как понять, почему? оставил одну, без повязки на глазах и без тугих пут на запястьях.
Чуть пошатываясь от усталости, Мэгг поднялась и подошла к окну, отдёрнула тяжёлые шторы и сквозь бледный стеклянный витраж, изображавший какой-то цветок, выглянула наружу.
Дом был окружён оградой, вдоль которой росли старые высокие деревья. Они словно бы отсекали дом от остального мираво всяком случае, сквозь их кроны Мэгг не видела ничего. Внутри был разбит скромный садничего волшебного, как в поместье Ткрог-кана. Обычные цветы.
Две женщины в белых чепцах и синих платьях возились с клумбами. Чуть в стороне пожилой садовник подстригал кусты.
Судя по всему, Мэгг разместили на втором этаже, в гостевых покояхни в темнице, ни в спальне прислуги такого вида быть не могло.
Когда сзади скрипнула дверь, Мэгг подскочила от неожиданности, с большим трудом сдержав крик.
В комнату двое крепких парней втащили большую медную ванну. Поставили по центру, молча ушли. Спустя десять минут вернулись с вёдрами воды.
Мэгг наблюдала за этими приготовлениями молча и не шевелясь. Принять ванну ей хотелось отчаянно, но она не могла понять причины такого отношения. Почему жуткий отец Леон решил быть добр к ней?
Впрочем, если говорить честно, отбрасывая страхи, за всё время пути он ни разу не причинил ей намеренного вреда. Да, он связал ей руки, объяснив, почему так делает. Но он кормил и поил её, следил, чтобы тени давали ей размять ноги и справить нужду. Не допустил ни грубости, ни пренебрежения, ни оскорблений, не пытался унизить. И как бы сильно он ни пугал Мэгг, она должна была признать: даже если потом он отправит её в темницу, то сделает это не по злобе и не из личной ненависти, а только выполняя свой долг.
Когда ванна была наполнена, парни покинули комнату, зато пришли две девушки-служанки. Мэгг невольно отметила, что обе они были одеты чисто и хорошо.
Госпожа, обратилась к Мэгг одна из служанок, позвольте вам помочь.
Вторая закрыла дверь и споро выставила вокруг ванны расписную ширму.
Мэгг в каком-то полусне позволила себя раздеть и усадить в горячую воду. Быстрые умелые руки служанок принялись растирать её тело мочалками, промывать волосы, подстригать ногти на ногах и руках. Давно как же давно в последний раз с ней делали что-то подобное! Мэгг точно помнила, когда: вечером накануне её свадьбы. Это воспоминание так ярко скрестилось с реальность под гнётом усталости и душевных тревог, что Мэгг действительно задремала и в каком-то жарком бреду принялась звать госпожу Сиан. И дедушку. Своего ненастоящего, обманом найденного деда, который сначала дал ей шанс, а потом полюбил и принял как родную. И которого убила ложь Мэгг.
Дедушка наклонился над ней, коснулся сухими старческими пальцами её горячего лба и что-то сказал, но Мэгг не расслышала слов. Потом он превратился в монаха, отца Леона, и приказал:
Вызовите доктора Кирана, и вдруг улыбнулся, сверкнув жуткими глазами, и провалился в густой мрак, который вскоре засосал и саму Мэгг.
Когда Мэгг очнулась, вокруг стояла тёплая желтоватая полутьма, разгоняемая светом единственной свечи. Кто-то переодел Мэгг в длинную ночную рубаху, уложил на пахнущие лавандой простыни и укрыл тёплым одеялом. Мэгг попыталась поднять голову, но та оказалась слишком тяжёлой.
Спите, госпожа, послышался рядом голос. Мэгг скосила глаза и увидела, что на стуле возле постели сидит служанка. Спите. Доктор сказал, вам нужен сон. У вас от переживаний кровь сгустилась и стала давить на голову, так он вам кровь-то пустил. А теперь спите.
Даже если бы Мэгг хотела воспротивиться этому совету, она не смогла бывеки закрылись сами собой, и она уснула. На этот раз без видений и снов.
У Мэгг всегда было крепкое здоровье. Несмотря на худобу и тонкое сложение, она почти никогда не болела, даже если попадала под дождь или замерзала. Но в этот раз то, что молодой и не слишком-то солидный доктор Киран, зашедший наутро, назвал «нервическим расстройством и концентрацией дурной крови», уложило её в постель надолго.
Последний раз настолько плохо Мэгг было после побега из тюрьмы, когда заживала исполосованная кнутом палача спина. Но тогда Мэгг могла рассчитывать только на себя, поэтому находила силы, преодолевая боль, слабость и дурноту, вставать, куда-то идти, что-то делать, бороться за свою жизнь.
Сейчас же, получая помощь от доктора, окружённая непонятной, необъяснимой, но такой приятной заботой незнакомых служанок, она просто не могла подняться. Она спала по многу часов, просыпаясь только для того, чтобы проглотить несколько ложек бульона с мягким хлебом или воспользоваться ночным горшком. Её била лихорадица. Горело всё тело. Она спала почти без сновидений.