Опомнись, Филомена! - Коростышевская Татьяна Георгиевна

Татьяна Георгиевна КоростышевскаяОпомнись, Филомена!

Глава 1Война мышей и саламандр

Самый темный ночной час, когда законопослушные обыватели спят в своих кроватях, а лиходеи в отсутствие первых спят в своих, у порога мрачного дома, что на улице Трех Лун, раздался плеск весла. Гондола с потушенным фонарем приблизилась, и одетая в черное фигура тяжело запрыгнула на каменный парапет. Дверной молоток стукнул раз, другой, скрипнула дверца смотрового окошка.

 Сеют ли в ваших краях семена  Посетитель чертыхнулся, откашлялся и начал заново:  Сеют ли в ваших краях семена желтого аира, зеленого аниса и синего хумуса?

За окошком молчали. Фигура в черном изогнулась, у края рукава зажегся огонек, осветивший другую руку закутанного в балахон мужчины, к слову, довольно пузатого.

 Простите, брат-шестой. Аир, конечно же, зеленый, анисжелтый, а синий Е-ли-ледж?!

Шпаргалка была предусмотрительно написана чернилами на ладони посетителя.

 Их засевают в сердцах верных,  недовольно ответил привратник, и дверь распахнулась ровно настолько, чтоб пузан мог в нее протиснуться.

Все тайные общества во всех обитаемых мирах похожи друг на друга, особенно в страсти к посевной терминологии. Еще члены их скрывают свои лица и имена и выбирают для тайных встреч самые темные часы ночей.

Члены конкретно этого общества заседали в подвале и ожидали лишь прибытия своего десятого члена, того самого предусмотрительного толстяка. Под низкими сводами зашелестели приветствия и упреки.

 Я собрал вас нынче, братья,  начал первый, сидящий во главе овального деревянного стола, на котором лежало нечто, накрытое до времени парчовым покрывалом,  потому что час наш близок.

 При всем уважении,  четвертый брат славился своей сварливостью,  в прошлый раз вы говорили то же самое, когда старикан Дендуло отбрасывал копыта в спальне своего дворца, а горожане стенали на площадях, сожалея о кончине «душки дожа».

 И если бы четвертый брат распорядился своим голосом так, как было договорено  начал язвительно брат-второй.

 И если бы десятый

 Мы получили бы уже своего карманного правителя!

 Трусость!

 Измена. Каждый хотел чужими руками жар загребать.

 Тишина!  велел первый, и его окрик заставил присутствующих замолчать.  Претензии будете высказывать друг другу в своих гостиных. Изменники покараны, и больше к этой теме мы возвращаться не будем.

Присутствующие осторожно выглянули из-под низких капюшонов, пересчитывая соседей. За столом из «Другого Совета десяти» сейчас сидело только девять человек.

 Как давно?  осторожно пискнул десятый.  То есть хотелось бы знать, когда произошла гм-м км-м экзекуция?

Первый жестом фокусника сдернул парчовое покрывало.

 Это синьор Ко  начал десятый, глядя на мертвую человеческую голову в центре стола.

 Тишина!

И тишина наступила, испуганная и густая, как патока.

 Надеюсь, следующие выборы пройдут к нашему всеобщему удовольствию.

 Но дож Муэрте молод и полон сил.  Четвертого брата мертвые головы не пугали, он на них без счета насмотрелся.  До следующих выборов доживут лишь самые юные из нас.

 Дож скоро нас покинет.  Брат-первый медленно повел головой, будто осматривая соратников раструбом капюшона.

 Но покушения проваливаются одно за другим! Хитрый мальчишка разбирается в ядах и приставил пробовать свою еду сыновей всех аристократических фамилий города!

 У Муэрте тоже есть слабости.

 Женщины?  фыркнул четвертый.  Мы пытались, но

 Его пожрет гнев моря.

«Другой Совет десяти» разошелся под утро. Члены его по одному покидали дом в неприметных бесфонарных гондолах.

Синьор Артуро Копальди выбрался из-под стола, когда плеск весла последней гондолы замер в отдалении.

 Шея затекла,  сообщил он брату-первому, уже снявшему капюшон и разливающему по бокалам вино из пузатой бутыли.  Дырку пропилить можно было бы и побольше.

 В следующий раз пили сам.  Главный заговорщик подал бокал.  Хотя в другой раз надо будет изобрести что-нибудь новенькое. Они, конечно, болваны, но не идиоты же.

 Не унижай подданных.  Копальди пил, жмурясь от удовольствия.  Даже светочу разума не пришло бы в голову, что тайное общество злоумышлений против дожа возглавляет сам дож.

Синьор Муэрте скривился:

 Представляешь? И это сам!

 И шапка!

 Проклятая шапка! Она давит на голову!

 О, про настоящее давление тебе много может поведать моя шея.

Они расхохотались, сразу будто сбросив десяток лет, оказавшись молодыми, не разменявшими еще четвертого десятка людьми.

* * *

Королеву делает свита, решила я, изображая всем видом вдохновенный восторг. Маэстро Калявани как раз извлек из инструмента первый пронзительный звук, и я знала, что его цепкие глазенки, полуприкрытые в творческом экстазе, наблюдают за нами. Музыку я вовсе не обожаю, зато знаю, сколь ценно музыканту восхищение слушателей.

«Рыбы вы снулые,  скажет после маэстро,  берите пример с синьорины Саламандер-Арденте, вот кто умеет чувствовать!» А я покраснею, опущу глаза, ощутив зависть униженных товарок. Синьор Калявани с его волшебной виолой пользовался на материке столь бешеной популярностью и обошелся городской казне в столь кругленькую сумму, что вздорная сварливость музыканта прощалась. Сейчас в классной комнате сидело два десятка дочерей самых аристократических и богатых фамилий Аквадораты, и каждая из синьорин стерпит от старого пенька любую гадость.

Каждая, кроме Филомены Саламандер-Арденте, то есть кроме меня.

Виола стенала. Я продолжала лениво размышлять. О свите, которая делает королеву. Саламандер-Арденте не могли похвастаться ни особым богатством, ни родовитостью. По крайней мере здесь, в «Златых водах». Именно так дословно переводится название нашего благословенного города-государства. Здесь обитают толстосумы не в первом и даже не во втором поколении, и плевать, что предки достойных купцов оставили им состояния, сколоченные пиратством и разбоем.

Папаши-лиходея принято стыдиться, дедушка же, за жизнь свою сгубивший сотни невинных душ и потрошивший трюмы захваченных галеонов, вызывает умиление. Портрет лихого пирата заказывают маститым художникам и вешают на видное место в гостиной. Мой дедушка разводил саламандр. И прадедушка. И так далее, до самой верхушки семейного древа. Разумеется, не обычных, а огненных, иначе, боюсь, сейчас я не сидела бы в классной комнате «Нобиле-колледже-рагацце», школы для благородных девиц, а выгребала бы саламандровый навоз из саламандровых стойл на материке, ну или что там выгребают. Огненные же саламандрысущества волшебные, прихотливые и востребованные, и да, навоза не производят, извергая наружу пламя.

Классная саламандра лежала сейчас в камине, свернувшись калачиком на тлеющих углях. Крупный метис, так называемый саламандер ординарис. Потратившись на учителя музыки, школе приходилось экономить на всем остальном, уж городской совет об этом позаботился.

Я отвела взгляд от камина и прижала к груди молитвенно сложенные руки. Синьор Калявани как раз выводил сложный пассаж. Одна из его щек так сильно вжималась в лаковый бок виолы, что кожа побелела и сложилась плоеными складками. Сидящая впереди меня Маура да Риальто мелко затрясла плечами, сдерживая смех. Она вообще смешливая, эта пухленькая блондинка с круглыми, будто от вечного удивления, глазами.

Я незаметно дернула завитой белокурый локон, призывая подругу к порядку. Вторая моя «фрейлина»  смуглая синьорина Маламоко, чей столик стоял в другом ряду, у одного из высоких окон, подмигнула мне черным хитрым глазом. Род Маламоко исправно поставлял членов в надзирающий за тайными делами Совет десяти, наверное с момента основания города, так что хитрость Карлы была чертой семейной. Другим ее полезным мне свойством была информированность. Подруг я выбрала тщательно.

Мелодия закончилась оглушительным стаккато. Синьор Калявани отвел смычок и замер, давая звукам впитаться в тишину.

 Браво!  проартикулировала я губами.  Волшебно невероятно

 Рыбы вы снулые,  сказал маэстро.  Берите пример с синьорины Раффаэле, вот кто умеет чувствовать!