Я крепко зажмуриваю глаза, переступаю через границу и, миновав линию выстроившихся в ряд, словно стражники, высоких сосен, вступаю в лесную тьму.
Вхожу в Чащу.
Ничто хорошее существовать здесь не может.
Воздух холодный и влажный, а темнота такая, что не разглядеть собственных ног. Но здесь всегда так, и, как мне кажется, раз от разу становится даже холоднее и темнее. Медленно дыша, я двигаюсь вперед. Осторожно, неторопливо перешагиваю через стволы упавших деревьев и замерзшие миниатюрные цветы. Я представляю, словно оказалась в застывшей во времени волшебной сказке с забытой всеми принцессой и героем, которого уже успел проглотить еловый гоблин. Сказка давным-давно закончилась, но никто так и не вспомнил, что надо сжечь этот про́клятый лес дотла.
Я ныряю под низко нависающие колючие ветви и мертвые побеги кипариса. Смотрю себе под ноги и стараюсь не отвлекаться на тень, скользящую где-то на краю моего поля зрения. Если начать думать о ней, будет только хуже. Тогда эта тень может превратиться в жуткую тварь с рогами, клыками и горящими глазами цвета меди.
Внутри древнего леса шевелятся мертвецы.
Они скребут когтями по коре елей, завывают в густом подлеске, ищут лунный светили хотя бы серебристый клочок неба. Но света в этом месте нет. В Чаще таятся древние злобные тваритвари намного древнее, чем само время. С ними ты не пожелал бы столкнуться во тьме. Беги. Беги из этого ада.
Фин больше не бежит впереди, но жмется ко мнеего бег соразмерен с моими шагами. Тень человека. Тень пса.
«Я Уокер», напоминаю себе, почувствовав пробегающий по позвоночнику колючий холодок, который пронизывает мои кости и плоть, подбивая бежать.
Но я принадлежу этим деревьям. Пусть я не такая крепкая, как бабушка, и не такая бесстрашная, как мама, но в моих жилах течет та же кровь. Черная, как деготь. Кровь, которая дает Уокерам ночную тень, «ночное я». То, что делает нас другиминеобычными, странными. Бабушка могла проникать в чужие мысли, а мама умеет привораживать диких пчел. Я же всегда чувствовала себя обыкновенной. И в такие ночи, как сегодняшняя, оказавшись в самой опасной части леса, я гадаю, не чувствуют ли того же деревья: вот идет девчонка, которая едва ли может заявить, что происходит из рода ведьм.
И едва ли у этой девчонки достаточно оснований, чтобы называть себя одной из Уокеров.
Я продолжаю пробираться вперед, прищурившись, всматриваюсь в темноту, изучаю взглядом торчащие из-под снега корни деревьев, ищу спрятанные среди лишайника и камней вещи. Что-нибудь блестящее, или остроугольное, или заржавевшее от времени. Что-нибудь, сделанное руками человека, ценность чего измеряется весом.
Мы с Фином пересекаем русло высохшего ручья, и ветер меняет направление с восточного на северное. Температура начинает понижаться. Вдали кричит сова, и Фин останавливается рядом со мной, поводя носом. Я мягко касаюсь его головы, ощущаю, как часто он дышит.
Фин что-то учуял.
Я замираю, прислушиваюсь, не похрустывают ли замерзшие ветки, не крадется ли за деревьями волк, наблюдая за нами. Охотясь.
Только мотылек пролетает мимо моего плечаон бьет в холодном воздухе белыми крылышками, направляясь в сторону грустной, ощетинившейся иголками ели, и садится на ствол, оставляя на нем пыльные отпечатки. Он выглядит так, словно только что пролетел сквозь бурю, его крылышки порваны по краям. Потрепанный мотылек.
Мотылек, заглянувший в лицо смерти, пролетевший по краю гибели.
Мое сердце уходит в пятки, и я начинаю моргать, сомневаясь в том, что вижу. Это лишь очередной фокус из тех, на которые так богат этот лес.
Но я знаю, что это: видела рисунки таких мотыльков прежде. И одного, когда он бился в наше окно в тот момент, когда умирающая в своей спальне бабушка закашлялась, комкая руками простыни, а затем у нее горлом пошла кровь.
Костяной мотылек.
Жуткий пришелец. Вестник дурных предзнаменований, чье появление никогда не следует игнорировать. Или предвестник смерти.
Я вновь прикасаюсь к своему тяжелому кольцу с лунным камнем.
Вся моя отвага, вся бабушкина смелость, пульсирующие во мне, исчезают. Я крепко зажмуриваюсь, затем осторожно открываю глаза. Но мотылек по-прежнему здесь. Порхает зигзагами между деревьев.
Нас не должно быть здесь, шепчу я Фину. Нужно бежать.
Я снимаю руку с головы Фина и чувствую, как гулко бьется под ребрами мое сердце. Оглядываюсь через плечо на узкую тропинку, по которой мы пришли сюда. «Беги, беги, беги», кричит мое сердце. Я осторожно, беззвучно отступаю на шаг от мотылька. Но он делает круг у меня над головой и исчезает среди деревьевсловно по чьему-то зову. Возвращается назад во тьму.
Я облегченно вздыхаю, мое сердце возвращается на свое обычное место, но тут Фин бросается вперед и, перемахнув через поваленный ствол, исчезает в кустах, преследуя мотылька.
Нет! кричу я. Кричу слишком громко, мой голос эхом проносится в заснеженных вершинах деревьев. Но Фин не останавливается. Он продирается сквозь густой подлесок и пропадает в темноте.
Проклятье, проклятье, проклятье.
Если бы Фин погнался за каким-нибудь другим, не костяным мотыльком или волком, я не стала бы его удерживать. Побегает в заснеженных горах денек-другой и вернется домой.
Но костяной мотылекдело другое, он означает что-то жестокое, злобное, плохое. Поэтому я бросаюсь вслед за Фином.
Погоня заводит меня в самую глухую часть лесамимо растущих под странными углами деревьев, вниз по крутому склону, где мои сапоги то и дело скользят, и мне приходится хвататься за древесные стволы, чтобы удерживать равновесие, где каждый мой шаг по промерзшей земле отдается гулким громом. Я произвожу слишком много шума. Слишком громко себя веду. Лес проснется, я это понимаю. Но не замедляю свой бег. Не останавливаюсь.
Фина я теряю из вида, когда он исчезает за двумя поваленными деревьями.
Фин, ко мне! чувствуя колющую боль в сердце, зову я, стараясь звучать как можно тише. На глаза наворачиваются слезы, затуманивая взгляд. Меня начинает охватывать паника, я хочу кричать, звать Фина, но сдерживаюсь. Ни в коем случае нельзя разбудить лес: если это случится, ни мне, ни Фину отсюда уже не выбраться.
И вдруг я вижу его: виляя хвостом, Фин стоит среди деревьев в нескольких шагах от меня. Мое сердце ударяется о ребра.
Он ведет меня дальше в Чащу, в места, где я никогда прежде не бывала. А впереди, указывая путь, мотылектощее тельце, белые, истрепанные по краям крылья, порхает среди снежинок, медленно и задумчиво, словно никуда не спешит. Затем он устремляется в небо, вспыхнув белой точкой на фоне черного полога леса, и исчезает среди деревьев.
Я осторожно подхожу к Фину и касаюсь его уха, чтобы удержать от погони за мотыльком. Но он обнажает зубы, рыча.
Что там еще? тихо спрашиваю я.
Фин поводит ушами, нервно, часто дышит, низкий утробный рык поднимается из его груди.
Здесь что-то есть.
Зверь или тень с крючковатыми когтями и мрачными глазами-щелками. Тварь, которую лес питает, которую прячет, что-то, что я совершенно не желаю видеть.
Мои руки дрожат, к горлу подкатывает комок. Словно из пепла.
Я ненавижу рождающееся внутри чувство. Отвратительного страха. «Ты Нора Уокер», напоминаю я себе. Я та, о ком перешептываются, та, из-за которой люди дрожат от страха и видят кошмары.
Я сглатываю, высоко поднимаю подбородок и делаю шаг вперед. Сюда нас привел мотылек. К чему-то, что я пока не могу увидеть. Я обвожу взглядом тьму вокругищу, не блеснут ли где-нибудь из Чащи внимательно наблюдающие за мной глаза.
Ничего нет.
Тряхнув головой, я резко выдыхаю, поворачиваюсь к Фину и в этот момент задеваю ногой за что-то твердое, лежащее на земле.
Прищурившись, всматриваюсь себе под ноги.
Снежный холмик. Рукав куртки, кажется мне. Носок ботинка.
А затем я вижу. Вижу!
Руки.
Передо мной, посреди Чащи, лежит занесенное снегом тело.
Снежинки собрались на замерзших ресницах.
Закрытые глаза, словно два тонких полумесяца. Бледные губы слегка приоткрыты в ожидании ворон.
Даже воздух среди деревьев вдруг сделался неподвижным, как в склепе, словно это теложертвоприношение, к которому не следует притрагиваться.