Гримберт не позволял «Туру» стоять на месте. Два градуса правее. Два градуса левее. Резкая остановка. Задний ход. Разворот на двадцать семь градусов. Тангаж десять. Выстрел. Обратный разворот. Полный ход.
Есть люди, которые сравнивают поединок рыцарей со схваткой на мечах, есть те, кто считает его танцем. И тех, и тех Гримберт в глубине души считал идиотами, годными лишь чистить графские конюшни. Для него самого поединок был выверенной тактической схемой, прекрасной в своем несимметричном совершенстве. Сложной пространственной формулой, свитой из великого множества показателей, формулой, которая может быть как грозной и запутанной, так и дьявольски изящной.
Три градуса левее. Короткая остановка. Сдвоенный залп.
Маневр уклонения. Резкий разворот вправодвенадцать градусов.
Пригнуться. Выстрел.
«Полуночный Гром» отчаянно полосовал пространство вокруг себя автоматическими пушками, пытаясь нащупать «Тура», и даже в механическом лязге казенников ощущалось отчаянье. «Уже понял, с удовлетворением отметил Гримберт, разворачивая тяжелую послушную машину для нового захода. Уже осознал, с кем связался. Но сдаваться, конечно, не будет. И хорошо».
Схватка быстро превратилась в избиение. Гримберту больше не требовались инфракрасные прожектора, чтобы видеть, как пошатывается «Полуночный Гром» судя по всему, сотрясения от множественных попаданий было достаточно, чтоб забарахлили гироскопы. А может, стала сдавать и без того перегруженная гидравлическая система. Гримберту не нужны были детали, ему нужна была победа. И он знал, что получит ее.
«Тур» по широкой спирали обходил вражеского рыцаря, обрушивая на него методичные залпы бортовых орудий. Гримберт сознательно не пускал в дело малый калибр и лайтеры, тем унизительнее будет проигрыш для противника. Унижая слугу, унижаешь и его хозяина. Вот почему отчаянный скрежет «Полуночного Грома», тщательно переданный по аудиоканалу «Туром», звучал для Гримберта изысканной музыкой.
На третьей минуте он решил закончить поединок. «Полуночный Гром» уже не выглядел грозным противником, он выглядел шатающимся манекеном, едва удерживающим исполинскую тяжесть на ногах. Шлем-армет и панцирь были покрыты грязной копотью, щегольский герб на грудине превратился в бесформенную металлическую кляксу, из затылка беспомощно торчали обрубки антенн. Гримберт ощутил брезгливость. Не противник. Пора заканчивать затянувшуюся комедию.
Он потребовал у «Тура» ручное управление и потратил две долгие секунды, чтобы тщательно прицелиться. Еще половина секунды потребовалась умному «Туру», чтобы, подчинившись мысленному приказу хозяина, сменить тип снаряда в казеннике. Можно было поручить работу автомату, но Гримберт хотел выстрелить сам. Не из тщеславия. Когда разрабатываешь сложный план, очень важно, чтобы его ключевые детали были безупречны, а каждый факторкропотливо просчитан и учтен. В том плане, который он задумал, не должно быть неточностей. Слишком многое поставлено на карту. А все свои планы он воплощал в жизнь безошибочнои только поэтому был еще жив.
«Тур» выстрелил.
Баллистическая траектория была рассчитана безукоризненно. Гримберт убедился в этом, когда пороховой дым рассеялся. «Полуночный Гром» судорожно вращал стволами своих орудий, пытаясь сохранить равновесие, но этот бой был им уже проигранвместо его правой ноги пониже тассеты выпирал перекрученный обрубок. Скрежеща всеми своими сочленениями и орошая все вокруг потоками смазки, охлаждающей жидкости и гидравлического масла, рыцарь медленно завалился на бок, вскинув напоследок фонтан грязи. Грозная когда-то машина превратилась в мертвую, распростертую на земле многотонную куклу.
Бой был закончен.
Гримберт удовлетворенно вздохнул и позволил себе обмякнуть на несколько секунд в пилотском кресле. Каждый бой высасывает силы, даже такой скоротечный и предсказуемый. Позже он с удовольствием будет вспоминать его детали, возможно, даже закажет немудреную песенку придворному поэту, пусть бездельник не зря получает золото из маркграфской казны. Но это все потом, потом, не сейчас. Сейчас он не может позволить себе расслабиться.
«Холостой режим, мысленно приказал он терпеливо ждущему «Туру». Реактор на нейтраль. Стоп ходовая».
Чтобы отсоединить от себя все концы амортизирующей паутины, пришлось как следует повозиться. Рассчитанная для того, чтоб поглощать кинетическую энергию, она обладала хитроумными замками, которые поддавались непросто, но Гримберт все равно сделал это сам, не дожидаясь оруженосцев.
Обретя относительную свободу, пусть даже в тесном коконе бронекапсулы, он принялся вынимать нейроштифты. Болезненная, но необходимая процедура, которую он всякий раз безотчетно оттягивал. Некоторые штифты были массивными и тяжелыми, как плотницкие гвозди, другиедлинными и узкими, точно кинжалы. Места, в которых они пронзали череп, стороннему наблюдателю могли бы показаться случайными, но Гримберт знал, что каждый из них находится в своем месте, высчитанном до тысячных долей дюйма.
Каждый щелчок, возвещающий о расстыковке узлов «Золотого Тура» с его нервной системой, заставлял его вздрагивать. Не от болиболь была неизбежна, и с ней он за много лет успел свыкнуться, от того мучительного ощущения, будто он собственными пальцами рвет нервные волокна, соединяющие его мозг с телом.
«Золотой Тур» и был его истинным телом. Бронированным телом весом в двести тонн, с глазами, способными сосчитать количество песчинок в горсти песка, и орудиями, готовыми превратить в россыпи пылающего шлака небольшую крепость. Теперь он медленно и мучительно терял его, чувствуя, как распадаются нейронные связи, пытка, знакомая лишь рыцарю.
Щелчоки мир, который он видел во всем спектре инфракрасных волн, более богатый красками, чем лучшие холсты придворных живописцев Аахена, съежился до блеклой палитры, доступной несовершенному человеческому глазу. Еще одини отключен радиоэфир, этот безбрежный невидимый океан, полнящийся сотнями сигналов и фонтанирующий данными. С каждым щелчком он терял сам себя, точно приговоренный на плахе, от которого императорский палач остро отточенным топором отрубает части тела.
Отключенная от дальнобойных орудий и зорких радаров, раскаленного реактора и чутких датчиков, его нервная система, казалось, съеживается внутри своей оболочки, возвращаясь к примитивно-рудиментарной форме многоклеточного комка плоти, спрятанного под бронированным колпаком и удерживаемого на месте амортизационной сетью из ремней. Требовалось несколько исполненных тягучего отвращения секунд, чтобы свыкнуться с мыслью, что этот комок плоти, биологические процессы в котором текут без малого двадцать пять лет, и есть он сам.
Он сам.
Гримберт, маркграф Туринский.
* * *
Тяжелый шлем «Золотого Тура», защищающий бронекапсулу, медленно отъехал в сторону. Гримберт дождался, когда к кабине подведут трап, и медленно выбрался наружу. Слуги в ливреях с золоченым быком на синем поле почтительно выстроились вокруг доспеха, ожидая, когда его ноги коснутся земли. Кто-то с похвальной почтительностью поднес ему кубок холодного вина, кто-то подставил плечо, кто-то набросил на мокрые плечи, обтянутые черным полимерным гамбезоном, белоснежное льняное покрывало.
Несмотря на то что Гримберт, оказавшись на твердой земле, почти сравнялся с ними в росте, эти люди все еще казались ему недомерками, непропорциональными и жалкими лилипутамиего сознание хоть и разорвало связь с доспехом, все еще воспринимало мир с высоты в четыре с половиной пасса, или, считая в грубой, но привычной ему имперской системе, семи метров.
Прекрасная победа, мессир.
Гунтерих склонил голову. С почтительностью, которая приличествует старшему оруженосцу, встречающему своего сеньора из опасной кровопролитной битвы. Даже к выражению на его юном безусом лице нельзя было придраться, сейчас оно изображало ровно то, что и должно было изображать. Но выдало его не выражение лица, не поза и, уж конечно, не голос. Что-то другое. Возможно, блеск глаз, который Гунтерих пытался скрыть.
«Ложьэто то, что дается мальчишкам тяжелее всего», подумал Гримберт, мысленно усмехнувшись. Иногда даже тяжелее, чем искусство навигации, картография или тактика.