– Где червь их не умирает, и огонь не угасает.
– Ты священник, сын мой?
– Я был капелланом, – сказал юноша.
– Кто остальные?
И голоса из могилы заговорили – заторопились, засуетились, перебивая друг друга:
– Мы были жители этого города.
– Да, мы из Айзенбаха, из Железного Ручья, господин.
– Граф Эйтельфриц отдал нас на разграбление своим головорезам, иначе ему было не расплатиться с солдатами, которые сражались за него в Брайсгау.
– «Все, что возьмете в Айзенбахе, – ваше», – так он им сказал.
– Но и мы положили пять храбрых человек из отряда, покуда добыли свои кровные денежки, – ворчливо произнес хриплый мужской голос, и тут же завизжали женщины:
– Убийцы! Ироды! Будьте прокляты!
– Суди нас теперь по нашим делам, – сказал тот же хриплый голос.
Иеронимус покачал головой.
– Пусть судит вас тот, кто выше меня, – сказал он.
– Всех нас, не разбирая, сунули в одну могилу, – жалобно проговорила какая-то женщина.
– Ни одной молитвы не прочитали над нами, – добавила другая.
– Все мы попадем в ад, – заключила третья. – А я каждое воскресенье ходила в церковь – и все без толку из-за проклятых ландскнехтов.
– Потому что их капеллан тоже был убит.
– Сунулся грабить, а я пальнул ему прямо в харю из пистолетов, – похвалился низкий мужской голос. – Я был булочником, но мог за себя постоять. Скажите, господин, теперь я проклят, как все эти убийцы?
– Раскаяние убивает грех, – ответил Иеронимус, – исповедь выносит его из дома, а епитимья погребает.
Булочник шумно вздохнул.
– Они выбросили своего капеллана в ров вместе с его библией, облатками и распятием.
– Капеллан наемников – такой же проклятый богом еретик, как они сами, – осуждающе произнесла женщина, которая каждое воскресенье ходила в церковь.
Иеронимус уселся поудобнее на мягкой земле, склонил голову набок.
Солнце уже высоко стояло над горизонтом. День был серый, и облака обещали скорый дождь.
– Я хочу говорить с капелланом, – сказал, наконец, Иеронимус.
Юноша сокрушенно отозвался:
– Я недостойный пастырь.
– Сейчас ты делаешь для своей паствы все, что в твоих силах, – возразил Иеронимус.
– Не таков я был при жизни.
– Иногда для покаяния довольно и секунды, – сказал Иеронимус.
– Кто ты? – спросил, помолчав, убитый капеллан.
– Францисканец, – был ответ. – Мое имя Иеронимус. Что я могу сделать для тебя?
– Если ты действительно монах, то помоги моим ландскнехтам, – донесся еле слышно голос юноши. – Я оставил их погибать в грязи и безверии. Еще сегодня многие из них умрут в грехе.
– В какую сторону они пошли?
– К Страсбургу. Ты догонишь их, даже если пойдешь пешком. У них тяжелая телега и только одна хворая кляча.
Иеронимус поднялся на ноги, отряхнул колени. За спиной он слышал, как перешептываются в братской могиле Айзенбахские мертвецы.
Под проливным дождем дороги совсем раскисли, и тяжелые тележные колеса увязали по самые оси. Стоял конец августа.
– Смотри, сынок, это госпожа Осень коснулась пальцем листа, и он пожелтел.
– Госпожа Осень дружит с деревьями, да, мама?
– Да.
– А кто ей враг?
– Никто. Как остановишь госпожу Осень, ежели в один прекрасный день она просто приходит? Приходит и все.
Грязь хватает за ноги, налипает на подошвы свинцовой тяжестью. Мокрые юбки облепляют ноги женщин, сумки и фляги бьют их по бедрам. В обозе две молодые бабы, но кому дело до грудей, выпирающих из корсажа, когда нужно помогать бедной кляче, бьющейся в очередной луже.
В телеге остался один только Мартин – и то лишь потому, что умирал. Остальные раненые брели пешком. Мартин давно служил в отряде, в «Своре Пропащих». Когда Мартин умрет, капитану Агильберту больше не с кем будет разделить свои воспоминания.