- Я помогаю отцу, он часто хворает.
- Я не знаток по этой части, но из того, что вижу и слышу, прихожу к выводу, что положение помещиков едва ли изменится к лучшему в
ближайшем будущем.
- Мы уповаем на провидение.
- Это никому не возбраняется, но кредиторов к нему не отошлешь.
Она покраснела, и наступило неловкое молчание.
“Начал, так продолжай”, - сказал себе Поланецкий и произнес вслух:
- Разрешите объяснить цель моего приезда.
Во взгляде, каким посмотрела на него девушка, можно было прочесть: “Ты ведь только что приехал, время уже позднее, и я с ног валюсь от
усталости, неужели же самая простая вежливость не подсказывает тебе отложить этот разговор?”
- Я знаю, зачем вы приехали, - сказала она. - Но, может, вам лучше поговорить с отцом?
- Хорошо. Простите меня, - произнес Поланецкий.
- Это мне надо просить прощения, а не вам. Каждый вправе требовать своего, к этому я привыкла. Но сегодня суббота, а в субботу всегда
пропасть дел. И потом, понимаете, в делах такого рода... По мелочам я иной раз сама все улаживаю с евреями... Но в этом случае я бы предпочла,
чтобы вы поговорили с папой. Так будет лучше для вас и для меня.
- Итак, до завтра, - сказал Поланецкий; у него язык не повернулся признаться, что в денежных вопросах он предпочитает, чтобы между ним и
евреями не проводили никакой разницы.
- Разрешите налить вам еще чаю.- Нет, спасибо. Спокойной ночи.
Он встал и протянул ей руку; девушка подала свою значительно сдержанней, чем при встрече, едва коснувшись кончиков его пальцев.
- Мальчик вас проводит в вашу комнату...
Поланецкий остался один. Он испытывал некоторую неловкость и был недоволен собой, хотя не хотел себе в этом признаться. И стал даже себя
уверять, что поступил совершенно правильно. Ведь он же за деньгами приехал сюда, а не любезностями обмениваться. Какое ему, собственно, дело до
панны Плавицкой? Не детей с ней крестить. Грубияном его сочла, что ж, тем лучше: нахрапистого кредитора побыстрее стараются удовлетворить.
Недовольство собой было, однако, сильнее доводов рассудка. Внутренний голос шептал Поланецкому, что дело тут не в вежливости, а в
сочувствии к усталой женщине. Он чувствовал: его бесцеремонность - поза, и он поступает так вопреки велению сердца и своим врожденным
склонностям. Злился он и на панну Плавицкую, тем более что она ему понравилась. От девушки этой, как и от спящей деревушки, от лунной ночи,
повеяло на него чем-то бесконечно близким, чего тщетно искал он в женщинах за границей и что сверх всяких ожиданий его растрогало. Но мы часто
стыдимся своих душевных порывов. И Поланецкий устыдился, что вдруг расчувствовался, решив быть неумолимым и, невзирая ни на что, припереть
завтра к стенке старика Плавицкого.
Мальчик провел его в спальню. Сразу же отпустив его, Поланецкий остался один. Это была та самая комната, в которой он останавливался,
приезжая сюда с матерью еще при жизни первой жены Плавицкого. И его вновь обступили воспоминания. Окна выходили в сад, за садом был пруд, в
котором отражалась луна. Пруд был виден лучше, чем в прошлые времена: тогда его заслонял могучий старый ясень, поваленный, наверно, бурей, - на
том месте торчал теперь лишь обломанный ствол.