И стали ждать, когда будет завтра.
Анжела скучала. То предложила в «я знаю пять имён» поиграть. То в «али-баба»хотя нас мало и бегать тут особенно негде. Но нам не игралось вообще, а у меня ещё и голова болела. Нам хотелось просто сидеть и ждать, когда этот день кончится.
Тогда Анжела стала ходить по комнате и распевать: «О-деяло у-бежало, у-летела про-стыня! И-подушка, как-лягушка, у-скакала от-меня!», а Катя шептала что-то мишке в дырку от уха. А я стал выцарапывать на оставшихся обоях ногтём всякое.
Я выцарапал милицейскую машину. С мигалкой. Которая едет сюда, чтобы забрать нас домой, а этих всех отвести в милицию. Потом танк с пушкой. Потомстрельбу из этой пушки. Потом Катя захотела писать. Потом стемнело.
Анжела с Катей разговаривали. Анжела говорила, что у неё платье заграничное, что у неё дома есть дом для кукол, где стульчики, и столик, и кроватка, и посуда, и кукла с длинными настоящими волосамиа Катя смотрела на неё, приоткрыв рот. А мне было тошно до ужаса, внутри что-то тянулось, как резина, тянулось, тянулосьи я всё думал, что сейчас лопнет и станет совсем нестерпимо.
Не лопнуло.
Мы как-то заснули все. Я сам не понимаю, как. И во сне я слышал, как эти что-то шумели на кухне.
А утром, очень рано, нас разбудил разрисованный.
Сейчас, говорит, поедем. Собирайтесь.
Анжела спросонья захлопала в ладоши:
К маме! К маме! и Катя за ней следом.
А яне верил. Нам не дали умыться. И чаю не дали. Лысый буркнул:
Дома попьёте, но он сам не верил в то, что сказал.
Мне вдруг стало очень страшно. Так страшно, что жарко и ватно. Я думал, что нам надо убежать, но понимал, что никуда мы вместе уже не убежим. Нас троеи этих трое. А Катя наверняка бегает совсем медленно.
Я подумал, что один, может, и убегу. И тогда скажу первому милиционеру, который попадётся по дорогепро этих. Что девочек надо отвезти домой, а этихсдать в милицию. И я бы попробовал обязательно, но лысый взял меня за руку, так, что чуть руку не оторвал, и посмотрел на меня, как на таракана.
А девочки сами шли. Катя ещё слишком маленькая, а Анжелапослушная и ей было интересно поехать на машине. Она в эту квартиру пешком пришла с разрисованныма на эту улицу с бабушкой приехала на автобусе. И она верила, что мы к мамам поедем. Я думал, что Анжела, большая девочка, гораздо глупее маленькой Кати.
Во дворе было пустынно, и стояла такая специальная утренняя сырость, от которой мурашки по спине. Очень рано, даже солнышко ещё почти не светило. Все спали, некого было звать. Даже трамваи не ходили. А машина «Волга» стояла напротив входа в парадное.
И лысый меня волок за руку, а я думал, что здорово бы его укусить. Как можно сильнее.
Но я не мог кусать за эту руку ртом. Рука была в рыжеватых волосах, шершавая и какая-то синеватаямне было бы легче съесть дождевого червяка, чем взять в рот эту руку. Поэтому я лягнул его ногой.
И он обозвал меня «сучёнком» и втолкнул в машину на заднее сиденьек девочкам. И разрисованный сел туда же. А лысый и дохлыйвперёд. И поехали.
Мы смотрели в окно. Я быстро понял, что мы едем вообще не туда, потому что машина выехала их города. Сперва вокруг была широкая пустая дорога, а по обочинамдеревья. Потом мы проехали маленькие деревянные домики. Совсем далеко. Уже и деревни пошли.
Анжела ёрзала-ёрзалаи сказала:
Мы не в ту сторону.
А разрисованный улыбнулся своей ненастоящей улыбкой и говорит:
Ваши мамы там. Мы им по телефону позвонили.
Катя говорит:
У нас телефона нету, а он как-то хмыкнул:
Вашей соседке.
У нас тоже нет телефона. Но и так понятно, что всё это враньё. И у меня внутри опять начало тянуться это резиновое, а спине было то холодно, то жарко, и майка к ней прилипла.
А машина проехала мимо поля, на котором лежал туман одним большим куском, и остановилась возле сломанного дома.
Хотя, наверное, он был и не сломанный. Просто его ещё не до конца построили. И он был не как дом для жилья, а как какой-то завод. Из бетонных плит, вместо дверей и оконодни дырки, высокая-высокая труба торчит, вокруг забор, в котором не хватает досок, валяются кирпичи и всякий мусор.
И никаких людей тут не было. А разрисованный говорит:
Вылезайте, приехали, и лысый сам первый вылез, чтобы дверцу открыть.
Было бесполезно сопротивляться. Я вылез и увидел, что нас встречает ещё один из этих. Толстый.
Он был ужасно толстый и ужасно противный, как Весельчак У из «Тайны Третьей Планеты». И так же сладенько улыбался, поэтому казался ещё противнее. Одет он был в спортивные штаны и куртку на «молнии», а в руках держал портфель.
И на нас посмотрел, как на еду. Сказал лысому:
Хорошие детки. Это твой гонорар, голос у него был тонкий, как у тётки.
И отдал портфель, который гонорар. Лысый его открыл, заглянул и сказал, что, наверное, тут всё точно, а разрисованный держал руки в карманахи один карман оттопыривался, будто у него там лежало что-то, довольно большое.
Не сомневайся, сказал толстый. Когда я тебя обманывал? У тебя хороший товар, у меня хорошие деньги. Мы с тобой друг друга уважаем.
Они разговаривали, а мы стояли и молчали, как приклеенные.
Эти собрались оставить нас тут и уехать. И почему-то ничего не говорилось и не делалось. Мне вдруг показалось, что всё это мне только снитсямне стало ужасно спокойно.
Они уже садились в машину, когда разрисованный вдруг сказал:
А куда ты их деваешь, всё-таки? До сих пор ни один не всплыл
А толстый мелко, тонко захихикал и сказал, хихикая:
В царство фей, золотце моё. Это тебя устроит? В царство фей так что и не всплывёт и не выкопают Хочешь посмотреть на царство фей, голубчик?
У разрисованного лицо сделалось, как бумага, и он шевельнул рукой в кармане. А толстый сказал:
Попробуй. Бахи ты там в царстве фей. Да не тушуйсятебе понра-авится а откуда-то сверху щёлкнуло, как железкой, и посыпались как будто камешки.
И всё. Они сбежали. Они так рванули с места, что колёса взвизгнули, и пыль взвилась. А мы остались с толстым, который самый страшный из всех.
Но я, почему-то, вдруг совершенно перестал бояться. Не знаю, почему.
А толстый сказал нормальным человеческим голосом, не тонким, как у тётки, а таким, как у всех дядей:
Пойдёмте, ребята. Вы хотите завтракать, вам надо умыться.
И я пошёл. Девочки тоже пошли так, будто их воспитательница позвала. Мы вошли в недостроенный дом.
Там была не комната, а как бетонная коробка. Дырка, в которую мы вошли, без двери, и две дырки вместо окон. И сразу видно, что туда хулиганы приходили. На полу лежали угольки от костра, окурки валялись, консервная банка, наполовину сгоревшая, с окурками, стёкла от разбитой бутылки и ещё всякий мусор, а на стенах были написаны большие чёрные буквы. Всякие эти слова, на которые мама сердится.
А больше никуда попасть было нельзя. Потому что дверь, которая вела вовнутрь, заделали кирпичами. Около двери лежали какашки и грязная газетаАнжела сказала: «Фу!»и нос закрыла.
Толстый сказал:
Грязно только тут, и сделал непонятную штуку.
Он дотронулся до этих кирпичейи они стали изменяться. Сперва стали, как серое зеркало, потомкак дым, а потом пропали совсем. Получилась арка, за ней было золотисто и чуточку темно, как в метрои оттуда дул ветер, как из тоннеля в метро. Только из тоннеля пахнет пылью и смазкой, а оттуда пахло непонятно. Как от старых книжек или от сухих цветов.
У самых наших ног начиналась лестница из тёмного серого зеркала, такая чистая, что на неё даже наступать в ботинках было неправильнохотелось тапочки переобуть. С двух сторон на стенах висели серебряные мисочки на витых цепочках, а в них горели огоньки, только я не понял, электрические или настоящие. Цветом, как электрические, но дрожали от ветра. И эта лестница вела далеко вниз, а внизу был золотистый свет, как под эскалатором в метро.
И ничего страшного в этом не было. Даже Катя, и та не испугалась. Мы просто стали спускаться вниз, а серое зеркало как-то вздрагивало и гудело под ногамиприятно, даже смешно.
Посередине лестницы в стене оказалась ниша, как для фонаря или для статуи, но в этой нише росло каменное дерево, а на нём сидела тётя-птица, только не каменная, а настоящая. Перья у неё были чёрные и сиреневые, волосы тоже чёрные, а лицо светло-серое. Она спала.