Это превосходная идея. Если среди нас бродят бессмертные вампиры, чего они хотят? Если бы они хотели захватить контроль над всей планетой, возможно, им бы это удалось. Если, как Дракула Стокера, они еще сохранили интерес к национальным отношениям, какой могла бы быть их
Вот обо всем этом и написано в этой книге.
Да, кстати, ко мне наконец-то пришло вдохновение. Вот и окончание стихотворения:
Кол, вбитый в тело,
Только лишь полдела
В войне против злодейского проклятия.
Гарри ТертлдавПод собором Святого Петра
Воздух пропитан ладаном, им пахнет даже здесь, за закрытыми дверями. Ладан и мирразапахи из далекого прошлого, запахи тех дней, когда он еще мог выходить на солнечный свет.
Печальные латинские песнопения. Он узнавал их до сих пор, несмотря на то что певчие произносили латинские слова совсем не так, как когда-то римские легионеры.
И голод. Вечный голод.
Сможет ли он когда-нибудь наконец утолить свой голод? Прошло столько времени. Так много времени Он уже не помнил, приходилось ли ему когда-либо ждать так долго.
Но он не погибнет от истощения. Не сможет умереть от истощения. Он расхохотался, и дикое эхо поскакало по стенам темницы, подхватив его хохот. Нет, он не может умереть, потому что мертвецы больше не умирают. Он может лишь желать себе смерти. Желать смертичто он и делал каждое мгновение своего существования, от заката до рассвета, ежечасно, отныне и вовеки.
Но что толку напрасно желать.
Он ждал и предавался воспоминаниям. А что еще оставалось делать? Ничего. тщательно об этом позаботились.
Воспоминания с момента его смерти и воскресения были четкими. Он мог воспроизвести в памяти любой день, любой часдо мельчайших деталей, с высочайшей точностью.
Что от этого толку.
Ему больше нравилось вызывать в памяти те дни, когда он был всего лишь смертным человеком. (А был ли он вообще когда-нибудь простым человеком? Он знал, что многие ответили бы: нет. Возможно, они были правы, но ведь ончто был человекомчеловеком. Впрочем, воспоминания о том времени уже стали смутными, как это бывает у людей, так что он мог и ошибаться. Возможно, он и не был таким, как все, с самого начала.)
За свои тридцать с небольшим лет он успел многое. Беглец, плотник, реформатор, бунтарь Осужденный. До сих пор у него в ушах звучали глухие удары молотка, вгонявшего гвозди в ладони. Он все еще помнил, как кричал от боли, когда гвозди пронзали его тело. Тогда он и помыслить не мог, что дело может дойти до такогочто, в общем, только показывало, как глубоко он мог ошибаться.
Он также не мог помыслить и о том, что дело может дойти до Что опять же показывало, насколько он мог заблуждаться.
Если бы он действительно был тем, кем его считали люди, то разве допустил бы, чтобы дошло до такого? Этот этапнет, не жизни, а существованияон помнил до мельчайших подробностей, как не может ни один смертный. Он постоянно анализировал свои воспоминания. И как ни старался, не видел ничего, что мог бы сделать по-другому.
Даже если он и видел нечто такое, то все равно сейчас уже было слишком поздно и это не имело значения.
* * *
«Habemus papam!»
Вы слышите эту латинскую формулу, и вы знаете, что она про вас Может ли еще какое-нибудь чувство сравниться с этим? Говорят, что когда-то один православный патриарх умер от счастья, когда узнал, что избран. Такого ни разу не было в истории Католической церкви после раскола в 1054 году, однако представить подобное было несложно. Целая жизнь, проведенная в надеждах и ожиданиях, в молитвах и терпеливом предвкушении И вот наконец выпадает возможность примерить сандалии Рыбака.
«Они запомнят меня», первая мысль, мелькнувшая у него в голове. Для человека, которому по роду своей деятельности предпочтительнее не иметь детей, это была единственная возможность увековечить себя. Кардинал может управлять делами из-за кулис в течение многих лет и в результате стать величайшей силой в этой самой древней из постоянно действующих мировых организаций, но через пять минут после его смерти никто, даже ученые схоласты из папской курии, не вспомнит его имени.
А вот если вам суждено услышать «Habemus papam!»
Всю оставшуюся жизнь ему придется иметь дело с итальянцами. Всю оставшуюся жизнь придется вдыхать запах чеснока. Когда скончался его покровитель и друг, то часть его личности нашептывала ему сложить с себя полномочия и возвращаться домой, в Северные Альпы, чтобы вести тихое, незаметное существование.
Однако этого желала только часть его личности. Другая же ее часть он руководил делами из-за кулис. Получить возможность выйти на сцену и управлять открыто, быть замеченным, отмеченным было бы приятно. Да и его коллеги-кардиналы недолго ломали голову, прежде чем остановить выбор на нем. Есть ли на свете большая честь, чем одобрение равных по положению? Они лучше, чем кто-либо, понимали, что означало избрание. Некоторые из них желали того же самого для себя. Пожалуй, желало большинство, но большинство желавших также осознавали, что не имеют шансов получить то, чего они хотят.
Выйти из тени, чтобы стать лицом Церкви, было непростой задачей для человека, который провел столько времени на заднем плане. Но он уже доказал, что может представлять Церковь перед обществом, когда был выбран, чтобы прочесть панегирик по усопшему Папе. Он написал прощальное слово на своем родном языке и затем перевел на итальянский. Итальянский не стал церковным каким когда-то была латынь, но, так или иначе, человек, не говорящий свободно по-итальянски, не мог рассчитывать на то, чтобы занять место святого Петра.
Да, он говорил медленно, не скрывая, что итальянский для него неродной язык, что из этого? Это только облегчило задачу для переводчиков во всем мире. А произнесение панегирика по Папе означало, что люди по всему свету увидели его и узнали, кто он. Когда коллегия кардиналов собралась для избрания, то этот факт уже жил в умах некоторых из них.
Его правление не продлится столько же, сколько правил его предшественник, при условии, конечно, что он не проживет за сто лет. Но, как когда-то говорил Ахилл, слава важнее, чем долгота дней. А Иоанн XXIII доказал, что не обязательно править долго, чтобы оставить свой след в истории Церкви.
Второй Ватиканский собор очистил вековые мхи с древа Церкви. Отказались даже от традиционной мессы на латыни. Не без причины, конечно. Кто в современном мире говорил на латыни? Римская империя давно канула в Лету, хотя церемониальное облачение кардиналов, ведущее происхождение от регалий византийского двора, могло создать впечатление, будто мало что меняется.
И все же перемены всегда порождали сонм требований еще больших перемен. Священнический сан для женщин? Разрешение на брак для священнослужителей? Лояльность к гомосексуализму? Одобрение абортов и контрацепции? Когда? Никогда? Мир в полный голос требовал всего этого. Мнение мира, однако, было изменчиво, словно положение флюгера, следующего за направлением ветра. А Церковь призвана была стоять за то, что чем бы оно ни было.
«Если перемены наступят, то благодаря мне. Если нет, то опять же благодаря мне, размышлял новый святейший отец. От меня зависит то, каким путем пойдут более миллиарда человек».
Он не представлял, зачем человеку могла такая работа. То, что он сам ее хотел, точнее, хотела большая часть его личности, было правдой, несмотря на всю странность этого желания. Столько решений предстоит принять И так мало времени.
* * *
Какая-то таверна ближе к вечеру. Все они чем-то обеспокоены. Даже хозяин разволновался: он не ожидал, что вечером будет такое сборище. Посетители ели, пили, разговаривали, и не было похоже, что они собираются скоро уходить. Если они не уйдут, то ему придется зажечь светильники, а оливковое масло стоит недешево. А они так и продолжали запускать руки в миски с нутом и тертым чесноком, которые он для них выставил, и ели все больше хлеба, и просили все больше вина. Один из них уже прилично напился