Подкрепившись, они отошли ко сну. Из их коллектива остался бодрствовать один только Владик. Тот сидел на берегу озера, рядом с привязанными к деревьям пленниками, и с головой отдавался тоске по прежним временам. До конца света Владика всегда смешило, как люди старшего возраста вздыхали о прошлом, и восклицалираньше было лучше. Но теперь Владик придерживался того же мнения. Да, раньше было лучше. В тысячу раз лучше.
Эй? Эй, ты?
Владик вздрогнул и повернул голову. К нему обращалась молодая красивая девушка, та самая, которую Цент безжалостно таскал за волосы.
Мальчик, отпусти нас! взмолилась та.
Мальчик! Владик едва сдержал горькую усмешку. Ему уже успешно перевалило за тридцать, но все вокруг почему-то упорно видят в нем подростка. А кое-кто, вроде Цента, вообще детсадовца ясельной группы.
Пожалуйста, отпусти нас, упрашивала девушка. Мы тихонько уйдем, и все. Вы нас больше не увидите.
Владик знал, что девушка ошибается. Если даже он их отпустит, Цент все равно выследит беглецов. Обязательно выследит. В этом можно было не сомневаться.
Не могу, бросил он. Ему не хотелось разговаривать с пленниками, не хотелось сближаться с ними, не хотелось видеть в них живых людей. Потому что Владик знал, что произойдет завтра. Грянет пытка. Ужасная, невероятная, жестокая до ужаса. Этим несчастным людям очень крупно не повелоони столкнулись с самим Центом. Горе им, горе.
Но почему? не унималась девушка. Мы же не сделали ничего плохого.
Он, Владик, тоже не сделал ничего плохого. Только сбросил с себя неподъемный рюкзак, дабы не быть съеденным мертвецами. Но кара за этот поступок была очень тяжела. Владик познал великую боль. И он боялся даже представить, что сделает с ним Цент, если поутру обнаружит, что пленники сбежали. Владик не хотел даже думать об этом.
Я не могу вас отпустить, повторил он. Даже не просите. Если я отпущу вас.
Он не стал договаривать. Ему было слишком страшно.
Что вы собираетесь с нами сделать? спросил самый старший из пленников, мужик лет пятидесяти.
Владик ничего с этими людьми делать не собирался. А вот Цент. О, да, тот собирался, еще как собирался.
Вы нас убьете? снова спросил мужик.
Я не знаю, соврал Владик, ведь на самом деле он знал. Все знал. Им уже встречались люди, люди, уцелевшие после кошмарного зомби-апокалипсиса. И немногие из них сумели пережить знакомство с терзателем из девяностых.
Отпусти хотя бы девушек, прорезался вдруг молодой парень, чем-то похожий внешне на самого Владика. Это он ужинал на берегу вместе с красивой девушкой, и он же получил от Цента кулаком по физиономии. Подбитая половина лица у страдальца распухла, глаз почти закрылся, щека стала огромной, будто он пытался превратиться в хомяка.
Я никого не отпущу! повысил голос Владик. А если не перестанете со мной разговаривать, я.
Он поднял руку, и показал пленникам зажатый в пальцах свиток.
Я позову Цента, пригрозил он.
Разумеется, делать этого Владик не собирался. Ведь если он разбудит изверга посреди ночи, и тот выяснит, что, на самом деле, ничего не произошло, караульного ждет наказание. Просто он хотел, чтобы пленники оставили его в покое, не донимали просьбами и разговорами.
Привязанные к деревьям люди испугались и притихли. А Владик, обхватив колени руками, вновь отдался тоске по прошлым временам, таким счастливым и беззаботным, когда мир еще не был поглощен смертью и ужасом. Затем его мысли переключились на Машку. За минувшие три месяца он так и не сблизился со своей возлюбленной. Наоборот, отдалился от нее. Если раньше девушка проявляла о нем хотя бы материнскую заботу, то сейчас почти перестала это делать. Она уже почти не заступалась за него, когда Цент начинал наказывать его физически или пускал в ход иные издевательские методики. Более того, Владик стал замечать, что девушка его мечты все больше и больше вживается в новые реалии, приспосабливается к новым условиям. К чудовищным условиям. Но ведь чтобы приспособиться к ним, нужно самому стать чудовищем. Таким, как Цент. Неужели Маша станет такой же, как изверг из девяностых?
Владику трудно было в это поверить. Но он допускал такую возможность.
До самого утра Владик просидел на берегу озера, передумав множество мрачных дум. Светлых дум в его голове не осталось. Им там неоткуда было взяться.
Часов, примерно, в девять, когда летнее солнце уже обрушило на землю свой жар, на берегу появился Цент. Тот выглядел бодрым и хорошо отдохнувшим, его свирепое бородатое лицо лучилось довольством. Судя по всему, он уже успел плотно позавтракать.
Обнаружив, что все пленники на месте, а караульный не спит, Цент просиял еще больше.
Наконец-то в тебе пробудилось чувство ответственности, одобрительно сказал Цент, обращаясь к Владику. Вот, держи, заслужил.
И бросил Владику начатую шоколадную плитку. Голодный программист поймал ее на лету, быстро разорвал фольгу и впился зубами в лакомство. Шоколад оказался удивительно упругим, Владик тщетно пытался откусить от плитки хотя бы кусочек. Ему понадобилось какое-то время, чтобы понятьэто вовсе не шоколад. Шутник Цент завернул в обертку кусок толстой резины.
Приятного аппетита, смеясь, пожелал ему изверг.
Лицо Владика приняло суицидальное выражение, и терзатель, сжалившись над ним, великодушно позволил сходить в лагерь и позавтракать.
Особо на тушенку не налегай, напутствовал его Цент. И от сухариков воздержись. Я там у них видел два пакета быстрорастворимой лапши, вот эта пища по тебе.
Владик был так голоден, что обрадовался даже бомж-пакету.
Спровадив караульного, Цент прошелся по берегу, обводя тяжелым взглядом привязанных к деревьям пленников. Те наблюдали за ним с нескрываемым страхом и благоразумно помалкивали. После вчерашних зверств этого человека, все они понялижалость и сострадание ему глубоко чужды.
Ну, что, нарушил молчание Цент, остановившись и повернувшись лицом к своим жертвам, не раскаиваетесь?
В чем? рискнула спросить Катя.
Цент удовлетворенно кивнул головой.
Тот факт, что вы не осознаете совершенного вами злодеяния, лишь усугубляет вашу вину, констатировал он.
Но мы ничего не сделали, подал голос дядя Гена.
Совсем ничего, поддержала его Таня, а ее муж, Саша, согласно кивнул головой.
Один Вова промолчал. У него чудовищно болело все лицо, и он опасался открывать рот в присутствии этого ужасного человека.
Цент благодушно кивал головой. Конечно, ничего-то они не сделали. Всего-то присвоили еду, самим небом предназначенную крутому перцу. Еще сидя в тюрьме, Цент прочел в одной умной книжке о весьма хитрой концепции, придуманной коварными белыми европейцами с целью оправдания геноцида коренного населения североамериканского континента. Согласной этой идейке вся Америка, будь она северной или южной, на самом деле была предначертана господом белому человеку, а индейцы владели той землей временно и, откровенно говоря, незаконно. Центу данная концепция пришлась по душе. И он, без лишних колебаний, применил ее на практике. Так и решилвся пища на белом свете предначертана всевышним ему одному, а все, кто пытается покуситься на божий дарзлодеи, нехристи, и нет им прощения ни в этом мире, ни в ином.
И вот перед ним пятеро святотатцев. Было бы шесть, но Машка чуть сократила их поголовье. Пять злостных злодеев, осквернителей и негодяев. Своей вины, они, конечно же, не признают, но это пока. Они все признают. Все! К полудню они наперебой станут каяться в совершенных преступлениях, а к вечеру, если вдруг доживут до вечера, расплатятся за все.
Вы заезжали в придорожную закусочную? спросил у них Цент.
Пленники не стали отрицать этого.
И что-то оттуда взяли, так?
Взяли, согласился дядя Гена. Но ведь все это теперь ничейное. Все сейчас выживают, как могут.
Ага, кивнул головой Цент. А известно ли вам, что похищенные вами продукты вовсе не были ничейными?
Не были? удивилась Катя. Почему?
Потому что та закусочная принадлежала моему лучшему другу и почти брату Ашоту, а он завещал ее мне. Ясно вам? Вы не ничейное взяли. Вы меня обокрали. Меня!
Пленники, побледнев, обменялись испуганными взглядами.